Ближе к трем часам раздалась барабанная дробь и разодетый в пух и прах губернатор показался на лошади во главе своего войска в две тысячи человек, маршировавшего с развевающимися знаменами и штандартами. Он отсалютовал шпагой Пуэнти, тот ответил на приветствие, оба командующих обменялись несколькими вежливыми фразами, после чего граф Уньес де Лас Риос двинулся дальше за знаменосцем. Позади везли четыре орудия, остальные ему пришлось оставить «из-за недостатка тягловой силы».

Вскоре начал накрапывать дождь. Пуэнти велел снять себя с коня: лицезреть процессию гражданских лиц, решивших уйти с войсками, ему было неинтересно. Шествие замедлилось, поскольку на заставах не успевали обыскивать уходивших. Вечером примчался посыльный с сообщением, что у застав участились инциденты, часть гражданских пыталась проскользнуть мимо под покровом темноты.

– Пусть перестанут обыскивать и побыстрее пропустят всех, – распорядился барон. Ему не терпелось войти в покоренный город.

Конец церемонии оказался смыт проливным дождем. Барон приказал отнести себя в кафедральный собор и начать богослужение. Пуэнти восседал в кресле в окружении факельщиков прямо перед аналоем. Испанские певчие драли глотку так, будто славили победу своего оружия, тревожно глядя на плотные ряды французских военных, заполнивших храм. Они обратили внимание, что Пуэнти отвел гардемаринам места, полагавшиеся у испанцев лишь капитанам и адмиралам. В соборе присутствовала делегация флибустьеров. Дюкас добился, чтобы сотне его людей разрешили войти в город; остальным было приказано оставаться под стенами. Естественно, этот запрет вызвал недовольство. Адъютант доложил барону, что разбойники угрожают взять город силой.

– Передайте им следующее...

Офицер отправился объяснять флибустьерам, что их оставили снаружи только из-за того, чтобы не перепугать насмерть жителей Картахены: репутация пиратов говорила сама за себя.

– Однако сия мера – временная. Губернатор поручил мне передать вам, господа, что ваши представители будут присутствовать при подсчете добычи.

После молебна Пуэнти велел отнести себя в ратушу. Начиналась деловая часть операции «Картахена». Барон сам признавал позднее, что главной трудностью для него был сбор золотых и серебряных монет, ювелирных украшений и прочих ценностей:

«Как поступить? Доверить поиск офицерам? Но их было явно мало, чтобы методично обыскать каждый дом, – на это бы ушло полгода. Пустить солдат? Но их самих пришлось бы всякий раз обыскивать. Поверить в порядочность жителей?» Последнее предположение выглядело уже просто смехотворным.

– У меня есть идея, – сказал Дюкас. – Надо объявить, что тем, кто сдаст ценности добровольно, будет оставлена десятая часть. А у тех, кто этого не сделает, заберут все.

– Что ж, неплохая мысль для начала. Но затем ваш метод надо будет усовершенствовать.

Усовершенствование заключалось в следующем. Барон оповестил город, что десять процентов скидки получат и те, кто донесет оккупационным властям о лицах, скрывающих свое имущество или сдавших свои ценности не полностью.

«Желание получить назад эту десятину, страх перед соседями и завистниками, кои увидели для себя случай поживиться и одновременно рассчитаться за прошлые обиды, – все это дало замечательнейшие результаты, так что вскоре дю Тийель, отвечавший за финансовые дела, не успевал принимать деньги и взвешивать драгоценности», – с удовлетворением отмечал Пуэнти.

Над одной из дверей ратуши прибили вывеску: «Казначейство», и туда картахенцы стали сносить свои ценности; им возвращали одну или две десятины (в зависимости от заслуг) и выдавали расписку, которая служила им пропуском, если они желали покинуть город с остатками имущества. Расписки по поручению Пуэнти выдавал Дюкас, Конфискация, начатая 7 мая, продлилась до 19-го. Однако уже через несколько дней один из помощников губернатора Санто-Доминго тихонько предупредил своего шефа:

– По городу ходит навет на вас. Пуэнти всем твердит, что он нисколько не верит в него, но я не удивлюсь, если он же первым и пустил его. Поговаривают, что вы за вознаграждение оставляете испанцам больше положенного.

Дюкас побелел, как полотно. Все, он больше не желает заниматься никакими делами! Хлопнув дверью, он удалился в один из домов предместья. Туда к нему явилась депутация флибустьеров.

– Ваш гнев безусловно справедлив, – сказали они. – Но теперь у нас не осталось никакой возможности узнать, что происходит в казначействе. Попросите, чтобы кого-нибудь из наших допустили присутствовать при подсчете добычи.

Дюкас отправил Пуэнти записку с соответствующей просьбой. Ответ прибыл час спустя: «Моя честность не нуждается в контроле, тем паче со стороны таких бандитов, как флибустьеры. Я дал им слово, и в надлежащий момент они получат сполна свою долю». Дюкас постарался скрыть от своих подчиненных начало, прочтя им лишь последнюю фразу. Однако атмосфера накалялась все больше.

Ректор ордена иезуитов Картахены, худой человек с суровым взглядом, выглядел под стать аскетическому убранству своего кабинета: грубо оштукатуренные стены украшало лишь распятие. Ректор внимательно слушал доклад настоятеля монастыря.

– Мы полагали, что параграф в соглашении о сдаче города относительно церквей и монастырей будет соблюдаться, и поначалу так оно и было. Как вам известно, представители лучших семей города передали нам на хранение свои главные ценности. В дальнейшем щедрые вклады и пожертвования вознаградили бы нас за хлопоты. К несчастью, вскоре барон де Пуэнти, бесчестно попирая подписанные им самим условия, заявил во всеуслышание, что все картахенцы попрятали сокровища в церквах и монастырях, и приказал настоятелям отнести в казначейство имеющиеся у них золото и серебро. Нам следовало, по моему разумению, воспротивиться этому лихоимству, и мы отнесли лишь малую толику. Тогда барон впал в гнев и пригрозил обыскать святые обители.

– Эта угроза, – вздохнул ректор, – уже сама по себе есть смертный грех.

– Так и ответил барону наш отец Гранелли, чей темперамент вам известен. Увы, должен с прискорбием известить вас, что вчера отец Гранелли был арестован, мне только что сообщили об этом.

– Где его содержат? – встрепенулся ректор.

– Неведомо. Солдаты схватили его прямо у казначейства и увели с собой. Но вот еще более тягостные вести. Час спустя был арестован настоятель монастыря францисканцев, отказавшийся выплатить более того, что он уже отдал. И барон пригрозил ему в назидание другим жестоким обращением. Это его собственные слова.

Ректор иезуитов закрыл лицо руками и застыл неподвижно, быть может, молясь.

– Должен добавить еще вот что, – продолжил настоятель. – Барон де Пуэнти направил отряд флибустьеров обыскивать монастырь францисканцев.

– Флибустьеров!

– В городе еще не знают, какие нечестивые деяния успели совершить эти демоны. Но, я полагаю, следует действовать быстро, дабы уберечь нашу обитель от столь ужасной участи. Я составил краткую опись нашего имущества. Решите, монсеньор, чем мы можем пожертвовать, не нанеся ордену непоправимого ущерба.

Ректор взял бумагу и стал внимательно изучать ее. Лицо его хранило непроницаемое выражение. Он глубоко вздохнул:

– Отнесите в казначейство двадцать тысяч пиастров.

Несколько часов спустя отец Гранелли был освобожден. Но и Пуэнти не терял времени даром. Поскольку главы остальных церковных общин не проявили такой сообразительности, как ректор иезуитов, французский командующий распорядился обыскать все религиозные учреждения:

– Я приказал капитанам возглавить обследование монашеских обителей дабы соблюсти благопристойность и порядок.

Не удивляюсь, если при этих словах на лице барона обозначилась ехидная улыбка: поищите-ка в Истории грабителей, действующих в рамках «благопристойности!» Дюкас уверяет, что Пуэнти велел обшаривать даже склепы, а у монахов прощупывать рясы.

Работа шла медленно, морские и пехотные капитаны были плохо подготовлены к обыску Божьих обителей. Барон решил тогда отрядить в помощь мирянам людей, лучше знакомых с топографией церквей и местонахождением потенциальных тайников: «Поскольку я был озабочен тем, чтобы подчиненные не касались Святых Даров, сосудов и прочего, я присовокупил к розыскным отрядам наших священников, наказав им забирать одни лишь украшения».