Кажется, Моргана не было в Порт-Ройяле в тот день, когда старый Мансфельт возвратился наконец из похода; не показывался он и в последующие дни, когда в порту шел беспробудный загул. Люди Мансфельта рассказывали между двумя глотками, как после высадки на континент, где не нашлось даже тощей поживы, они добрались без особых злоключений до Гранады и там забрали оставшиеся от прошлого раза монеты и ценную утварь. Возвращение экспедиции разом оживило торговую жизнь, и Порт-Ройял обрел свой привычный облик. А Морган исчез из порта, словно поменявшись местами с Мансфельтом.

Губернатор несколько раз принимал старого адмирала в своей резиденции. Отсутствие Моргана удивляло все больше, и злые языки судачили на все лады. Поговаривали, что Старик поссорился со своим вице-адмиралом во время экспедиции и заместитель возвел на него навет, а теперь, вернувшись в Порт-Ройял, Мансфельт опроверг его. Утверждали, что Старик обвинял во всеуслышание вице-адмирала в предательстве и требовал его головы или, как минимум, его отставки. А доказательством того, что Морган впал в немилость, было его отсутствие; он не появлялся в своем новом доме у порта – слуги отвечали, что хозяин «за городом», возможно, гостит у друзей, где именно, неизвестно...

Но в одно прекрасное утро город облетела сногсшибательная весть: Мансфельт уплыл! Он отвалил до рассвета. Редкие зрители успели заметить, как его парусник помчался на юг и быстро скрылся за завесой дождя. Куда именно направился Старик, никто не знал. Или не хотел говорить.

«Летучий голландец», корабль-призрак, растворился навеки. Старый адмирал покинул сцену столь же внезапно, как и появился. Можно было бы изложить различные слухи, связанные с его исчезновением, но мы не станем этого делать. Предоставим Эдварда Мансфельта тайне истории. Даже его прошлая биография изобилует многими вопросительными знаками. Действительно ли он был выходцем из старинного немецкого графского рода? Правда ли, что его отец был знаменитый ландскнехт Эрнст ван Мансфельт, прославившийся во время Тридцатилетней войны? Истинно ли, что он вынашивал честолюбивые стратегические планы, собираясь основать флибустьерскую империю? Верно ли, что он покинул Ямайку столь внезапно потому, что губернатор отказался помочь ему в осуществлении этой заветной мечты? Последнее предположение, впоследствии не раз обсуждавшееся историками, основывается на одной-единственной строчке из книги Эксмелина, где говорится, что Мансфельт отправился искать «помощи для своего намерения обосноваться на Санта-Каталине».

А в том, что Санта-Каталина нуждалась в помощи, сомневаться не приходится. В конце 1667 года испанцы внезапным ударом вновь захватывают остров. Но Мансфельт не был участником этой маленькой трагедии, ему было уже не суждено узнать о ней: несколько месяцев спустя после его отплытия с Ямайки в Порт-Ройял пришло известие, что старый адмирал прибыл на Тортугу и там умер. Смерть была скоропостижной и во многом загадочной, поговаривали, что он был отравлен.

Как бы то ни было, одна звезда сошла с горизонта, чтобы уступить место новой. Она поднималась очень быстро. Едва Мансфельт вышел в море, в Порт-Ройяле появился Морган, а не успела прийти весть о смерти Старика, как несколько дней спустя валлиец был официально возведен губернатором Томасом Модифордом в ранг адмирала. Назначение было встречено ликованием на всех пиратских судах в английской части Флибустьерского моря. Никто не сомневался, что его ждет великая карьера.

Адмиральский трехмачтовик стоял на якоре перед двенадцатимильным коралловым барьерным рифом, идущим параллельно южному побережью Кубы. Через широкий оконный проем своей каюты Морган смотрел на зеленую линию бесчисленных островков, называемых Хардинес-де-ла-Рейна. Добрых две дюжины весельных и парусных шлюпок были рассыпаны по бирюзовому морю. В них находились лоцманы, капитаны и делегаты флибустьеров.

На первом этапе операция состояла в том, чтобы убедить ямайского губернатора в необходимости послать флотилию на Кубу.

– Мои лазутчики донесли, что испанцы готовятся к захвату нашего острова.

Губернатор отнесся к идее весьма одобрительно, особенно после того, как тот же слух дошел до него по другим каналам. Он не мог знать, что «информация» была от начала до конца выдумана самим Морганом и ловко подброшена губернаторским осведомителям.

На втором этапе надлежало уговорить головорезов, которые прибывали сейчас на шлюпках, присоединиться к походу, а в случае удачи превратить их в ударную силу. Перспектива переговоров с флибустьерской вольницей раздражала Моргана, от одной этой мысли его сангвиническое лицо приобретало багровый оттенок. Он чувствовал интуитивно – а до сих пор интуиция никогда не подводила его, – что настал благоприятный момент для нападения на «жирный кусок»: Морган намеревался штурмовать Гавану. Но этот сброд не даст своего согласия и не пойдет за ним, если не узнает подробностей операции. Такова уж традиция.

Единожды дав согласие, эти люди будут повиноваться любому его слову и жесту, соблюдая во время сражения самую жесткую дисциплину и без колебаний рискуя животом. Сраженные ядром или пулей, они будут, возможно, слать проклятия, но не по адресу предводителя, а ругая испанцев или судьбу; оставшись калеками, они ни за что не станут жаловаться или требовать лишний дублон помимо платы, предусмотренной «фартовой грамотой». Но эти люди желали заранее знать во всех подробностях цель экспедиции. Данное требование составляло неотъемлемую часть пиратского кодекса чести.

Морган вышел из Порт-Ройяла в начале февраля 1668 года. В его эскадру входили два принадлежавших ему трехмачтовика плюс корабль Морриса, одного из двух капитанов, с которыми он грабил Гранаду. Идя по ветру, три корабля быстро одолели двести пятьдесят миль. Став на якорь невдалеке от кубинского побережья, Морган послал гонцов к рифам, рассчитывая получить в помощь еще девять судов – три английских и шесть французских. Адмирал надеялся, что под началом у него окажется около семисот человек, в том числе четыреста пятьдесят англичан.

Депутация капитанов и флибустьеров вполне могла бы уместиться в адмиральской каюте, но Морган не захотел принимать этот сброд у себя – не столько из-за запаха, исходившего от них (в те времена на такие детали не обращали внимания), сколько из-за того, что в личных покоях полагалось беседовать лишь с именитыми особами. То был вопрос престижа.

Итак, прибывшие делегаты расселись прямо на палубном настиле. Морган стоял за резным золоченым столиком (трофей из губернаторского дворца в Гранаде), Моррис держался сбоку от адмирала.

Морган говорил медленно, громким голосом, перемежая английскую речь французскими и испанскими словами. Когда в аудитории начинался легкий шумок, он замолкал: часть присутствующих переводила коллегам непонятные выражения.

Не упоминая ни словом о несуществующей испанской угрозе, вызвавшей тревогу у сэра Томаса Модифорда (сказать о ней означало бы выставить губернатора на посмешище), Морган без обиняков перешел к делу:

– Всем вам прекрасно ведомо, что Гавана – большой и красивый город, в котором есть что взять.

Им это было ведомо. В Гаванском порту регулярно собирались галионы с богатствами, набранными по всей Центральной Америке. Там корабли стояли до тех пор, пока не собиралась внушительная флотилия, готовая плыть через океан к берегам Испании. Не обнаружить в Гаванской гавани ни одного судна было бы сущим невезением. Кроме того, благоприятное расположение города на скрещении мировых торговых путей отразилось на его облике: внутреннее убранство церквей и монастырей, дворцов и жилых домов в Гаване разительным образом отличалось от интерьеров рыбачьих хижин. Несколько замечаний, оброненных адмиралом по этому поводу, вызвали радостное оживление аудитории.

– Полагаю, – заключил Морган, – что нападать следует широким фронтом прямо с моря и незамедлительно.