Из 16 или 18 миллионов тонн рыбы, которая вылавливается в настоящее время ежегодно в Атлантическом океане, лосось и угорь не составляют значительной доли. Ведущее место Западной Европы в общих уловах рыбы обеспечивает ей треска и сельдь. Однако впервые в открытом море европейцы стали ловить не рыбу, а китов, вернее, охотиться на них, и первыми были баски. На охоту в открытое море за этими гигантами баски вышли не сразу. Сначала они разрубали на куски туши тех китов, которых сильные бури Бискайского залива выбрасывали к ним на берег, а потом, войдя во вкус, стали преследовать животных на своих лодках и забивать гарпуном. Как утверждают специалисты, слово harpon происходит от баскского arpoi, корень которого имеет значение «войти глубоко». Баски охотились тогда на медлительных, легко подпускающих к себе настоящих китов (длина самых крупных 18 м, а в большинстве своем они гораздо меньше). Однако киты, животные далеко не глупые, становились все осторожнее и все реже приближались к берегу. Приходилось охотиться за ними в открытом море, но уже не на простых лодках, а на парусниках, строить настоящие корабли, становиться настоящими моряками.

Баски охотились на китов даже в водах Ирландии, Исландии, Гренландии и Ньюфаундленда. Английские и голландские охотники на тюленей, встречая басков в этих северных морях, переманивали к себе на суда гарпунеров и матросов, а потом, обучившись у них, отсылали своих учителей обратно и даже запретили баскам подходить к берегам Северной Европы. Вскоре на китов стали охотиться также французы с побережий Северного моря и Ла-Манша и ганзейцы из Бремена. Стада беспощадно истребляемых китов покидали воды умеренных широт и уходили к северу. Флотилии английских китобоев, чтобы охотиться в местах еще не опустошенных, оставляли свои европейские порты приписки и обосновывались в колониях Америки, Нантукете, Нью-Бедфорде, Лонг-Айленде.

В те времена китов преследовали особенно упорно и не столько ради мяса, сколько из-за колоссального количества жира. Лондон, Париж, Нью-Йорк, Москва освещались тогда китовым жиром. Когда английские колонии в Америке завоевали независимость, китобои новой республики преследовали настоящих китов не менее упорно, чем английские. Самка кита производит на свет только одного детеныша и вынашивает его почти год. Как бы далеко на север ни уходили теперь охотники, их наблюдатели все реже и реже видели, как в холодном воздухе поднимаются фонтаны китов. Капитаны и владельцы китобойных судов, конечно, не скорбели о грозящем исчезновении этого вида животных, но они видели, что каждое плавание, вместо того чтобы обогащать, разоряет их. Американцы первые решили сменить объект охоты и стали бить кашалотов.

Кашалот тоже принадлежит к отряду китообразных, теплокровных животных, дышащих легкими, но, если настоящие киты имеют вместо зубов длинные гибкие пластинки – китовый ус, – которые задерживают во рту планктон, основное питание настоящих китов, и выпускают обратно воду, то челюсти кашалота вооружены настоящими зубами, чтобы кусать и дробить пищу.

Еще и в наши дни можно увидеть такую же охоту на кашалота, как ее вели китобои XIX века и какой описал ее Герман Мелвилл в своем нетленном шедевре «Моби Дик». В те времена наблюдатель, выставленный в «вороньем гнезде», как только замечал над волнами струю, которую выбрасывают крупные киты через отверстие в верхней части головы (у кашалота две косые струи), издавал прославленный крик «Фонтан!», и по приказу капитана на воду спускали лодку: шесть гребцов на веслах и рулевой. Лодка подходила к чудовищу на близкое расстояние – кашалот мог ударом хвоста подбросить лодку в воздух или раздавить ее, – один из гребцов на носу, это был гарпунер, оставлял весло, брал свое оружие и движением олимпийского чемпиона метал его, вонзая в тело кашалота.

Кашалот пускался в бегство, стараясь уйти в глубину, привязанная к гарпуну веревка разматывалась с такой быстротой, что ее приходилось смачивать, чтобы она не сгорела. Лодка бешено неслась за животным до тех пор, пока оно, выбившись из сил от своей раны, не всплывало на поверхность, замедляло скорость и почти останавливалось. Надо было подойти к животному еще ближе, и тогда сидевший на корме рулевой (лейтенант) проходил вперед и приканчивал жертву ударом копья. Таков был ритуал. Все гравюры той поры (лучшие из них принадлежат художнику Гарнерею) стараются передать, что всякий раз такая охота была подвигом безрассудной отваги, и тем не менее тысячи людей занимались этим делом – американцы, англичане, скандинавы, французы, немцы, португальцы. Во времена Моби Дика на борту китобойных судов всегда бывало несколько португальцев, и, может быть, поэтому жители Азорских островов сохранили прочную традицию охотиться на кашалота не на моторных лодках, вооруженных гарпунными пушками, а на вельботах, подобных тем, на каких охотились китобои из Нью-Бедфорда, «самых совершенных судах, какие только плавали на море», как писал Али («Янки китобой». Лондон, 1926). Единственное отличие от старинной охоты заключается в том, что загарпуненные и убитые кашалоты не разделываются потом на борту парусников, а буксируются к берегу – и не китобойцем, а моторными лодками.

Все остальное, техника и опасность, остаются, за исключением нескольких деталей, прежними. Каждый год на единственной на Азорских островах китобойной базе Капело бывает разбито или повреждено ударами хвоста кашалотов от десяти до тридцати судов, иногда с человеческими жертвами. И огромные киты тоже как будто хотят поддержать традицию. В 1943 году на широте Пико разыгралась фантастическая сцена, когда раненый кашалот бросился на атакующую его лодку, как некогда Моби Дик, белый кит, бросился на «Пекод» капитана Ахава.

Преследуя китов до Исландии и Ньюфаундленда, баски встретили в тех краях рыбу, которая станет потом объектом обширного промысла: треску. Они ловили ее на ярус на глубине более 200 м. Постепенно корабли специализируются на этой ловле и каждый год уходят на промысел с запасом соли. Выловленную треску сушили на вольном воздухе, разложив на скалах, потом укладывали в трюмах, переслаивая солью.

Мы уже видели вблизи Ньюфаундленда викингов, появившихся в тех краях в конце X века. Установить, с какого времени на остров стали высаживаться баски, нельзя даже приблизительно. Когда на Ньюфаундленд прибыли последующие экспедиции (начало XVI века), они обнаружили там очень древние могилы, разрушенные, изъеденные солью, но по солнечному диску, эмблеме басков, можно было установить их происхождение. По традиции рыбаков этот далекий берег уже получил название: земля Баккалао. А слово это из языка басков, и значит оно «треска».

На промысел трески отправились также бретонцы и португальцы. С 1505 года лов на банках Ньюфаундленда начали вести жители Сен-Мало. Если б мы увидели одно из рыболовных парусных судов той поры, оно нам показалось бы массивным, но слишком маленьким для плавания в море, невероятно тесным, неудобным и зловонным. Впоследствии на рыбный промысел к Ньюфаундленду долгое время ходили трехмачтовые шхуны средней величины. На борту этих парусников помещались пятиметровые плоскодонные лодки, которые спускались на воду сразу по прибытии на банки. В каждую садились по два человека и отправлялись ставить ярус, а потом поднимать его. Море в тех краях редко бывает милостиво, и каждый год много плоскодонок опрокидывалось или терялось в тумане. Опасность и неудобства были почти такими же, как в далекие времена басков, и эти условия сохраняются вплоть до начала XX века. Ловили треску и на отмелях Исландии. Если Герман Мелвилл дал самое блестящее изображение охоты на китов с гарпуном, то романисту Пьеру Лоти в его книге «Рыбаки Исландии» принадлежит лучшее описание более чем суровой, подчас жестокой жизни моряков этих рыболовных шхун.

С появлением траулеров, сначала паровых, потом дизельных, положение изменилось. Разделка и обработка трески на борту судна под открытым небом в субарктических, всегда таких негостеприимных широтах и теперь остается делом мало привлекательным. Но не может быть никакого сравнения между мрачным кубриком рыболовных парусников и помещением для команды на траулерах, так же как нельзя сравнить питание и гигиенические условия в прежние времена и теперь.