И вдруг незадолго до начала войны узнаю: Ванников отстранен от должности. Это произошло, конечно, не без помощи Берии, который сумел внушить Сталину подозрение в "шпионской" деятельности наркома. Высоко ценя Бориса Львовича как работника, Сталин поначалу решил не арестовывать его, а поручил Маленкову и Берии встретиться с ним и предложить рассказать обо всем чистосердечно. В этом случае он будет прощен и оставлен на своем посту. Состоялись две такие встречи. И конечно, Ванников ничего не мог сказать о своих занятиях "шпионажем": встречался с иностранными представителями, но по поручению правительства и в интересах страны.

Сталин не поверил.

Вскоре после ареста Бориса Львовича, когда мы остались со Сталиным вдвоем, он, зная о наших близких отношениях с Ванниковым, сказал, что тот оказался шпионом. Я ничего не ответил. Тогда Сталин спросил:

- Почему вы молчите?

- А что я могу сказать? Удивлен!

Когда началась война и люди, знающие оборонную промышленность, стали еще больше нужны, Б. Л. Ванникова спустя примерно месяц прямо из тюрьмы привезли в кабинет Сталина. И Сталин сказал ему:

- Мы хотим назначить вас уполномоченным Государственного комитета обороны по организации оборонной промышленности на Урале. И добавил:

- Вы на нас не сердитесь, в свое время я тоже сидел в тюрьме.

На что Борис Львович со свойственной ему находчивостью ответил:

- Вы, товарищ Сталин, сидели как народный герой, а я как "враг народа".

Так Ванников вновь приступил к государственной деятельности. Когда в начале 1942 года выявилась необходимость улучшения производства боеприпасов, Борис Львович был назначен народным комиссаром промышленности боеприпасов.

Сталин почти ежедневно занимался авиационными делами. Как Председатель Совнаркома он как-то созвал совещание наркомов и выступил с речью о стиле руководства. Говорил о том, что главное - тщательно разбираться в порученном деле, знать людей, учить их работать и учиться у них, не считать, что ты все понимаешь и знаешь лучше других. Закончил свое выступление Сталин так:

- Вот я часто встречаюсь с молодым наркомом товарищем Шахуриным и вижу определенную пользу от этих встреч, да и ему, думаю, они не бесполезны.

Эти слова вызвали в зале гул одобрения.

Когда мы уходили с заседания, нарком общего машиностроения П. И. Паршин заметил:

- Вот это здорово, я к своему шефу раз в три месяца не всегда попадаю, а ты почти каждый день бываешь у Сталина.

- Это так,- отозвался я,- но ты не думай, Петр Иванович, что это просто бывать у Сталина. Когда едешь к нему, никогда не знаешь, по какому вопросу вызван и какой вопрос возникнет в ходе доклада или беседы, а ответить всегда нужно точно. Сталин мог согласиться, что ответ ему будет дан завтра по вопросу, требующему подготовки: совета с заводом, конструкторами. Но на вопросы, которыми непосредственно занимается руководитель, ответ должен быть незамедлительным.

Частые общения со Сталиным многому учили меня, молодого наркома. Главное вырабатывалось умение все решать быстро, оперативно. Если возникал какой-то вопрос и по ряду обстоятельств он не мог быть решен сразу, то после изучения и проработки он все равно решался в ближайшее время. Общение со Сталиным приучало к быстрой организации нового дела, а также и к безусловному выполнению принятых решений.

Теперь может показаться странным, но мы не уходили из своих кабинетов до двух-трех, а то и до четырех-пяти часов утра. Так было заведено. Вероятно, можно было работать и по другому распорядку, но тот, кто был непосредственно связан со Сталиным, работал именно так, потому что так работал и сам Сталин.

Сталин приезжал в Кремль примерно в пять часов дня и находился там, включая обед, часов до трех-четырех ночи. В это время обычно начинались вызовы к нему или звонки от него по тому или иному вопросу. Это не значит, что до пяти часов Сталин отдыхал. Где бы он ни был: в кабинете, на квартире в Кремле или на даче, материалы и донесения к нему поступали все время. А в указанное время он приезжал с уже готовыми решениями: чем заниматься в этот вечер, кого вызвать.

Вспоминается такой случай. У Сталина обсуждались какие-то авиационные вопросы. Шел двенадцатый час ночи. Понадобилась справка по гражданской авиации, начальником которой был в то время В. С. Молоков. Сталин вызвал Поскребышева и распорядился:

- Соедините меня с Молоковым!

Поскребышев ушел и долго не являлся. Сталин вызвал его снова:

- В чем дело?

Тот ответил, что Молокова нет в управлении.

- Позвоните домой!

- Звонил,- ответил Поскребышев,- его там тоже нет. Он, наверное, в дороге.

Прошло еще какое-то время. Сталин опять вызвал Поскребышева и очень сердито ему напомнил:

- Вы что, заснули? Почему до сих пор не соединили меня с Молоковым?

- Товарищ Сталин, я выяснил, Молоков принимает ванну и потому не может подойти к телефону.

Это известие поразило всех присутствующих. Всего двенадцать часов ночи, а он уже принимает ванну. Никто не проронил ни слова - так все были удивлены.

К началу 1941 года, когда авиационные части стали пополнять новыми самолетами, появилась забота об их освоении. Настроение у летчиков самое различное. Одни радовались, что появились скоростные современные машины с мощным вооружением. Им нравились не только летные и боевые качества новых самолетов, но и их внешний вид - заостренные, щукообразные носы вместо широкого лба, как это было на старых машинах с моторами воздушного охлаждения. Другие находили эти самолеты более сложными, не такими маневренными, как прежние, считали их слишком строгими в управлении.

Все это было верно. Новые боевые машины давались не сразу. К тому же в предвоенные годы, стремясь добиться безаварийности в частях, в боевой подготовке все меньше и меньше применяли фигуры высшего пилотажа. Мало тренировались в сложных условиях и ночью. Если к этому добавить, что летный состав в отдельных частях более чем наполовину состоял из молодежи, то станет понятно, почему освоение новой техники кое-где шло со "скрипом" и кое-кто высказывал недоверие к ней. На старых самолетах летать было привычнее.