Сталин умирал долго и трудно. Вахту у одра вождя несли попарно самые близкие члены ПБ. Никита делил эту печальную обязанность с Булганиным. И мучался ежечасно мыслью - как бы друзья-товарищи не обошли его должностью, не оставили в дураках, ни с чем. С ними ухо надо держать востро. Ненадежный народ. Каждый норовит одеяло на себя натянуть.

Глядя на умирающего Хозяина, Хрущев то и дело обмирал от ужаса еще по одной причине. Он не любил русскую баню с ее огнедышащей парилкой. Не получал обычного мужицкого удовольствия, не понимал толк в истязании себя пучком веток. Но незадолго перед кончиной Сталин пригласил Никиту в свою свежесрубленную баньку на Ближней даче. Из сибирского кедра - ведь именно там, в Сибири, в ссылке пристрастился он к русской парной. Академик Виноградов отговаривал его от этого нервно-сердечного напряга, но Берия авторитетно заявил: "Поменьше слушай, Иосиф, этих научных вредителей... нашему здоровью!" За день до рокового удара они и парились... Обычно веником - береза с дубом, а иногда и с можжевельником - искусно обрабатывал Самого его садовник Пантелеймон Аверкиевич, пожилой кряжистый, тоже рябой сибиряк из-под Иркутска. И вот сподобился Хрущев. Потому его сердечко теперь и заходилось при одной мысли, что эта последняя парилка и стала для вождя роковой. Ведь Берия и Маленков знали о ней - при них Сталин позвал с собой Никиту, отвергнув предложение Георгия и Лаврентия: "Вы оба - неумёхи. Пусть Микита проявит свою стать, потрудится".

- Мудро и справедливо, - с трудом скрывая ревность, быстро согласился Берия. - Всё польза будет - пузо растрясет.

- И ряха малость осунется! - затряс в смехе жирными щеками Маленков...

После чрезмерно нервного заседания ПБ, на котором были наконец-то поделены уделы - Маленков утвержден председателем Совета Министров, Хрущев - Первым секретарем ЦК, Берия - главой всех структур государственной безопасности, - Никита внезапно ощутил состояние, доселе ему неведомое: полную, абсолютную опустошенностью Заехав из Кремля на Старую площадь и просидев бездумно час в своем теперь уже бывшем кабинете, он спустился вниз, сел в машину и, сам не вполне сознавая это, приказал ехать в Кунцево, на Ближнюю дачу Сталина. "Зачем это он? - с недоумением глянул на него в зеркальце шофер. - Там еще постель Хозяина не остыла. Поплакать - шел бы к Мавзолею, порадоваться - домой к Нине". Машина медленно тронулась с места и тотчас четыре автомобиля "девятки" - два спереди, два сзади, включили сигналы. Раньше это Никиту обрадовало бы (его всегда радовали такие зримые атрибуты власти); сейчас же, хотя это было впервые, он остался равнодушен, едва заметил. В Кунцево охрана с готовностью распахнула ворота, видимо о его визите было сообщено с дороги. Он вошел в большой зал, огляделся. Все было как всегда - огромный стол, стулья, картины. Только зеркала были затянуты черным крепом. И еще - не было страха, привычного, унизительного, почти лишающего разума. При входе сердце ёкнуло - и тут же отпустило. Он сел на стул, Его стул. В торце стола, на котором он когда-то "так лихо сбацал своего гопака". Никита вспомнил теперь эти слова Берии спокойно, без мысленных комментариев и эмоций. Вспомнил он и другие слова, сказанные Лаврентием перед самыми похоронами: " - Слышь-ка, Никита, у меня донесения из многих лагерей - заключенные ревмя-ревут, что их палач помре, а?! И-ди-оты! Ра-бы! Бы-дло! Они рыдают, а мы смеемся. Сво-бо-да!" И он захохотал и прошелся по кабинету Никиты, где происходил этот разговор, залихватской лезгинкой.

Трудно поднявшись, Хрущев вошел в кабинет Хозяина. С опаской оглянувшись, осторожненько сел в Его кресло. Вот он, трон страны, мира, вселенной. Вот каково на нем сидится! Он закрыл глаза, и вдруг перед его мысленным взором возникли лица его коллег по ПБ - Берии, Маленкова, Ворошилова, Микояна, Молотова... Они неодобрительно покачивали головами, зло что-то выкрикивали, грозили кулаками. Он быстро раскрыл глаза и, вцепившись руками в крышку стола, стал тревожно всматриваться в углы комнаты. Никого. Но он же всей кожей, всем нутром чувствует, словно бы витающие в воздухе сгустки жадной зависти, испепеляющей ненависти. Нет, этот трон еще не его, далеко не его. За него надо драться - драться не на жизнь, на смерть. И он готов, он хочет, он будет драться с друзьями, недругами, самим чертом-дьяволом за такой желанный и теперь уже такой близкий российский трон.

Зазвонил телефон - один, другой, третий. "Не мертвецу звонят, отметил он злорадно. - На всей земле нет ни единого человека, который бы не знал, что Хозяин с этим миром распрощался. Значит, мне звонят. Зашевелились, задергались соратнички!"

Он взял наугад одну из трубок. К его великому удивлению это был прямой городской телефон. "У него и такой был! - это никак не укладывалось в его голове. - Зачем? С кем он говорил по нему? Кто ему звонил?" Резко бросил в трубку: "Да!" И услышал, узнал голос: "Никита, это я, Маша. Этот номер мне дал твой помощник. Извини, если не вовремя". Наступила пауза, которую он прервал: "Говори, я слушаю". "Наша семья поздравляет тебя с высоким назначением, - делая вид, что она не поняла всей грубости и нелюбезности его тона, продолжала Маша.- Завтра день рождения Алеши. Ты его знаешь с пеленок, собственно это он попросил меня позвонить и пригласить тебя к нам на любимые Иваном, Сергеем и тобой вареники". И была еще одна пауза, и вновь он ее прекратил:

- За поздравления спасибо. Приехать не смогу. Oрги, я имею в виду организационные мероприятия, в самом разгаре. Вконец замучили. Так что... и он медленно опустил трубку на рычаг. Иван, Сергей, Маша, Алеша... Это не прошлое, это давно забытое позапрошлое время. На земле - четыре с половиной миллиарда двуногих. И у каждого своя дорога, своя судьба, своя Голгофа. Его, Никиты - Партия, Власть, Держава. Увы, на посещения никак не связанных с этим мероприятий у него нет ни часа, ни минуты, ни секунды. Ни секунды...

Вещий сон

Мартовские сумерки осторожно вползли в кабинет сквозь окна серо-синей мглой. В последние дни Никита спал по три-четыре часа. И теперь, впервые за всю свою жизнь, он сидел совершенно бездумно, опустошенный похоронными и постпохоронными заботами. Всегда такой активный, живой, деятельный, он с четверть часа недвижно наблюдал за мерно качавшимся маятником настенного "Павла Бурэ", пока его вконец не сморил сон. Невероятные картинки, которые сам Никита, проснувшись, назовёт "бредовыми кошмарами", мелькают - одна пространно, другая скомканно - кадрами фильмов-премьер.

25 июня 1953 года. В зале заседаний Совета Министров в Кремле идет заседание президиума ЦК. Маленков предоставляет слово Хрущеву. Тот обвиняет Берию в службе в мусаватистской контрразведке в Баку; в антирусской направленности национальной политики в республиках; в предложении отказа от строительства социализма в ГДР; в отказе запретить произвол, чинимый органами МГБ и МВД. Все, кроме Микояна, поддерживают Никиту. Маршал Жуков, генерал Москаленко и другие военные арестовывают Берию. Через полгода его расстреляют, а труп сожгут. Несколько дней спустя беседуют Хрущев и Маленков.

Хрущев: - Теперь можно вздохнуть полегче. Этот мингрел собирался лишить нас не только власти, но и жизни.

Маленков: - Думаешь, мы правильно поступили? Может быть, разумнее и гуманнее было бы предложение Микояна сохранить ему жизнь и дать работу поменьше?

Хрущев: - Разумнее! Гуманнее! Ты не хуже меня знаешь, что мы все у него были вот где (сжимает два кулака, потрясает ими в воздухе). Уж он-то и тебя и меня шлепнул бы с великим удовольствием. И не моргнул бы глазом. А главное - делить власть - и с кем? С мингрельским бандитом? Ты меня плохо знаешь!...

Февраль 1955 года.

Маленков: - Тебе что - мешает мой авторитет в партии и стране?

Хрущев: - Твой "авторитет" в тех компроматах на тебя, которые я обнаружил в сейфе Берии полтора года назад.

Маленков: - Шантажируешь?

Хрущев: - По-товарищески предупреждаю.

Маленков: - Чего же ты хочешь?