- Я прямо замерзла, когда проходила мимо тех доспехов, - призналась Кинтия. - Они казались такими холодными. Мне .казалось, что внутри них скрючились какие-то чудища.

- Не считая того, что внутри доспехов невозможно скрючиться, поправила Хэлен.

- Возможно, я не смогу, - ответила Кинтия, - но это не значит, что чудища не могут. - Кинтия внезапно смолкла и показала на провожавшего их слугу, который как раз скрючился. Но он только наклонился, чтобы открыть дверь. Он с поклоном проводил Хэлен в комнату с высоким потолком и массивной мебелью, среди которой выделялась высокая кровать с пологом на четырех столбиках; все едва различимое в умирающем свете дня, льющемся из глубоко посаженного окна в боковой стене.

- Это моя постоянная комната, - объявила Хэлен, - и мне она нравится. Я приезжаю сюда для лечения отдыхом, если ты этого не знаешь. Она успокаивает, расслабляет, располагает к неге и находится далеко от города. Нигде я не высыпаюсь так, как здесь.

Слуга в ливрее включал электрические лампочки, и, хотя их было слишком мало, чтобы ярко осветить комнату, они создавали ощущение уюта.

- Вот почему я привезла тебя сюда, Кинтия, - продолжила Хэлен своим изменчивым, но выразительным голосом. - Я чувствовала, что это успокоит твои расшатанные нервы. Твоя комната за углом в следующем коридоре. Тебе она понравится.

Хэлен махнула слуге, который должен был проводить Кинтию в коридор и за угол. Хэлен дала последний совет.

- Оставь на ночь свет в своей комнате, Кинтия. Я всегда так делаю, чтобы найти дорогу назад. Позднее здесь будет очень, очень темно.

Вскоре Кинтия оказалась в комнате, очень похожей на комнату Хэлен. Это больше всего понравилось девушке. Она переоделась в вечернее платье, вышла на комнаты и закрыла за собой дверь. Завернула за угол и пошла, ориентируясь на тусклый свет из комнаты Хэлен, у которой дверь была открыта. Хэлен тоже оделась к ужину, и они спустились вместе. Все остальные гости уже собрались, и их повели в огромный банкетный зал, занимавший весь нижний этаж башни Тюдоров. Банкетный зал, общая площадь которого была 500 квадратных футов, в высоту достигал двух этажей, позволяя соорудить балкон, где менестрели и музыканты устраивали долгие представления, руководимые шутами в средневековых шапочках с бубенчиками.

Сам ужин был обильным, но очень современным, за исключением нескольких специальных деликатесов и редких вин, принадлежавших родовым подвалам Дюбуа. Гости сидели за Т-образным столом, во главе которого лицом к балкону для музыкантов восседал Джеймс Бойс. Справа от него был пожилой человек с напряженным лицом и осторожными манерами. Это был Кирилл Моркрофт, бывший профессор из Кембриджа и известный историк, чьи работы вызывали в литературных кругах шумное одобрение.

Слева от Бойса сидел Гордон Вудроу, который тоже считался особо почетным гостем. Очевидно, австралиец стал лучше относиться к хозяину, поскольку оба разговаривали очень дружески; факт, отмеченный Корлеем и вполголоса сообщенный им Хэлен, бывшей его соседкой по столу. Кое-что, однако, произвело на них еще более сильное впечатление. Когда Бойс и Вудроу сидели бок о бок, между ними проявлялось определенное сходство, но, что до их комплекции, перевес был на стороне австралийца.

Из этих двоих Бойс, без сомнения, был моложе, но выглядел старше Вудроу. Несмотря на свою красоту, Бойс имел слишком потрепанный вид для человека, которому едва перевалило за тридцать.

Возможно, годы, которые он провел как убежденный холостяк и неисправимый повеса, взяли свое. Его лицо обрюзгло, появилось брюшко, волосы истончились и поредели. Его глазабыли тусклыми и задумчивыми, свет в них зажигался только тогда, когда-что-то особенно интересное выбивало его из обычного настроения. В противоположность старообразным чертам и болезненной бледности Бойса, Вудроу имел твердый, резко очерченный профиль и смуглую кожу, выдававшую в нем завзятого любителя .свежего воздуха. Только резкие морщины на высоком лбу и седые пряди в черных волосах говорили, что ему около сорока пяти, поскольку он все еще выказывал задор юности. В продолжении ужина Вудроу становился более оживленным, в то время как Бойс по контрасту приходил в уныние. После последнего блюда гостям подали кофе в старинном сервизе и крепкие напитки из затянутых паутиной бутылок. Пока они пили, слуги удалились. Настал час для послеобеденной речи, и Джеймс Бойс довольно неохотно поднялся.

- Многие из вас, - медленно начал он, - удивляются, как мне удается содержать Семь Башен на широкую ногу. Откровенно говоря, это мне не по карману. Кроме нескольких рабочих, которые содержат замок в порядке, здесь есть только несколько старых слуг, отказавшихся уехать. Все остальные, как музыканты, так и слуги, были либо наняты, либо добровольно вызвались помогать сегодня. Тогда почему, я остался здесь? Почему я не даю замку прийти в полное разорение? Потому, - голос Бойса стал глухим, - что, как последний прямой потомок старого Сью Дюбуа, я под проклятьем, которое следует за мной, куда бы я ни шел, оно может даже притянуть меня в Семь Башен.

Когда Бойс помедлил, горящие факелы, вставленные в скобы в стене, замерцали, отбрасывая причудливые тени через банкетный стол. Факелы зажгли, чтобы воспроизвести старинную атмосферу, кроме того, чтобы дополнить неяркий электрический свет. Теперь, когда стала кончаться смола, свет дачал колыхаться. Гости заволновались. Бойс, однако, этого не заметил.

- Говорят, Семь Башен полны привидений, - продолжал Бойс, - как и многие другие баронские владения. Возможно, привидения существуют только в воображении тех, кто считает, что видит их; никто не слышал, чтобы они причинили кому-нибудь вред. Но в действительности они выполняют гибельную миссию. Когда они по-настоящему появляется - это предвестие настоящей беды, немедленной смерти владельца Семи Башен, каковым в данный момент являюсь я. По этой причине я передал Семь Башен Лиге Охраны Исторических Достопримечательностей. В будущем, если привидения доведут кого-то до смерти, то это буду не я, а директор Лиги, который является моим старым и уважаемым другом, сидящим справа профессором Кириллом Моркрофтом.