На лице Корвина не было ни тени улыбки. Он покачал головой и пожал узкими плечами.
- Не знаю, как объяснить это, - тихо сказал он. - Я не могу ответить на этот вопрос.,Все, что я знаю, это то, что я - побежденный стареющий и бесполезный пережиток иного времени. Что я живу в грязном меблированном доме на улице, полной детей, для которых Рождество - это день, когда не надо идти в школу. И ничего больше. Моя улица, мистер Данди, полна потрепанных людей. Единственное, что попадает на Рождество в их дымоходы это еще большая бедность.
Он криво улыбнулся и посмотрел на свой мешковатый красный костюм.
- Вот еще одна причина, по которой я пью. Поэтому, проходя мимо многоквартирных домов, я думаю, что они - Северный полюс, а дети - эльфы, а я - настоящий Сайта Клаус, несущий мешок удивительных подарков для них всех.
Он показал на линялый ватный "мех" вокруг шеи.
- Я хочу, мистер Данди, - сказал он, отвернувшись. - Я хочу, чтобы только на одно Рождество... только одно... я мог увидеть их неимущих, оборванных, ни на что не надеющихся и ни о чем не мечтающих... только один раз... мне бы хотелось увидеть, как смирение будет царствовать на Земле.
Кривая усмешка появилась снова, когда он посмотрел на свои костлявые руки, потом на мистера Данди.
- Вот почему я пью, мистер Данди, и вот почему я плачу.
Он испустил глубокий вздох, странная кривая усмешка застыла на его лице. Повернувшись, он проталкивался по проходу мимо перешептывающихся продавщиц и усталых покупателей, смотревших на этот символ Рождества, который был намного более усталым, чем они.
Генри Корвин шел по авеню мимо 104-й улицы. Он чувствовал холодный снег у себя на лице и отрешенно смотрел на праздничные окна магазинов, мимо которых шел. Когда он дошел до угла, то направился к салуну, идя очень медленно, спрятав руки под мышками.
Он свернул за угол и пошел по переулку к задней двери бара, и именно тогда до него донесся этот звук.
Это был странный звук. Бубенчики или что-то в этом духе. Но очень странный. Какой-то приглушенный и неясный. Он остановился и посмотрел на небо. Затем улыбнулся самому себе и покачал головой, уверяя себя, что бубенчики, или что там еще, возникли в его собственном сознании, в усталом, одурманенном виски сознании. Но через секунду он снова услышал бубенчики, на этот раз более продолжительно и громче.
Корвин остановился возле грузовой платформы для оптовой продажи мяса. Он снова с интересом посмотрел в небо. Кошка, вдруг выпрыгнувшая из-за бочки и с воем промчавшаяся мимо него по снегу, заставила его вздрогнуть. Она побежала к другой платформе на противоположной стороне, перепрыгнула через мусорный бак и уронила мешок, почему-то лежавший поверх мусора. Потом она исчезла в темноте.
Мешок упал Корвину под ноги, и из него высыпалось несколько мятых консервных банок. Корвин нагнулся, поправил мешок и засунул банки назад. Затем он перекинул мешок через плечо и понес их к платформе. На полпути туда он снова услышал колокольчики. На этот раз четче и намного ближе.
И снова он остановился и широко открытыми глазами посмотрел на небо. К звуку колокольчиков присоединился еще один. Корвин не мог описать его, но мысленно отметил, что он походил на удары маленьких копыт. Он очень медленно уронил мешок с плеч, тот упал еще раз, и его содержимое высыпалось на землю. Корвин посмотрел на него, моргнул, потер глаза и смотрел не отрываясь.
Из мешка выглядывали кабина грузовика и нога, и рука куклы.
Было очевидно, что в мешке полным-полно игрушек. Он упал на колени и стал рыться в мешке, достав по очереди грузовик, куклу, игрушечный домик, коробку с надписью "Электропоезд", и остановился, поняв, что в мешке лежат только игрушки. Он удивленно вскрикнул и торопливо побросал игрушки назад в мешок. Он перебросил его через плечо и медленно побежал к улице, спотыкаясь и останавливаясь, чтобы поднять упавшую игрушку. Он почувствовал, как слова клокотали в нем и наконец вырвались наружу.
- Эй! - крикнул он, поворачивая на 111-ую улицу. - Эй, люди! Эй, дети - Веселого Рождества!
Миссия на 104-й улице была большим неприглядным и скучным местом, гнетущим глаз и умерщвляющим душу. Ее главная комната представляла собой прямоугольник, почти лишенный мебели. Здесь рядами стояли неудобные скамьи с прямыми спинками, а в дальнем конце стоял орган и было небольшое возвышение. Большие лозунги с поучениями типа "Возлюби ближнего своего", "Вера, Надежда и Любовь", "Что посеешь, то и пожнешь" покрывали стены.
Около двух десятков стариков сидели на скамьях. Скамейки были широко расставлены по залу. Некоторые из присутствующих держали дешевые чашки, наполненные дрянным кофе. Они сжимали их руками и наслаждались теплом, давая пару подниматься к их заросшим щетиной лицам.
Они носили печать старости и бедности, отчаянные одинокие старики, чья жизнь как-то быстро и неприметно превратилась в фальшивые зубы, дрянной кофе и эту неприглядную комнату, где продавали религию и жидкую кашу в обмен на последние остатки достоинства.
Миссию возглавляла сестра Флоренс Хорвей. После двадцати четырех лет она начала сливаться со стенами, скамьями и жалкой атмосферой. Это была высокая угрюмая старая дева, в уголках ее рта пролегали глубокие складки. Она с какой-то отчаянной силой била по клавишам, громко, но плохо играя мрачный рождественский хорал, в котором была если не музыка, то дух.
С улицы ворвался старик и начал шептать что-то старику, сидящему на последней скамье. Через мгновение все присутствующие начали перешептываться и показывать на дверь. Сестра Флоренс заметила волнение и попыталась заглушить eго, играя еще громче, но к этому времени все были на ногах, громко разговаривали и жестикулировали. Наконец сестра Флоренс взяла нестройный аккорд, поднялась и посмотрела на стариков.
- В чем дело? - раздраженно спросила она. - Что за шум? Что за суета?
Старик, первым сообщивший новость, снял шапку и нервно мял ее в руке.
- Сестра Флоренс, - робко сказал он, - я ни капли в рот не взял с прошлого четверга, и это - истинная правда! Но я клянусь вам, что видел это собственными глазами - по улице идет Сайта Клаус и раздает всем то, что они желают!
