Лет семь или восемь назад одна девица приохотила меня к марихуане, и я года полтора покуривал травку. К концу этого краткого периода я заметил, что больше не испытываю приятных припадков веселого смеха, которые так возбуждали меня в самом начале и которые теперь сменились глубокими приступами печальной интроспекции и философического самокопания, зачастую депрессивного характера. И тогда я решил, что нет смысла в курении травки, если она вызывает депрессию. На том мой эксперимент с марихуаной и закончился.
С тех пор я чуть было снова не впал в грех привыкания во время длинного путешествия по Таиланду и Лаосу, когда я почти уже пристрастился жевать бетел. Если бы этот орех можно было достать в Штатах, я бы так и не избавился от бетеловой зависимости. Но в Штатах такого ореха нет.
Сам не знаю, зачем я согласился покурить марихуану той ночью в Монреале. Если бы Шеф был канцелярской крысой, заставлявшей своих агентов сдавать ему письменные отчеты о проделанной работе, я бы об этом случае, как и о многих прочих, даже не упомянул. Решающее воздействие, по-моему, на меня оказала невыносимая тяжесть разочарования, испытанного мною во время позорного бегства от кубинского павильона, и витавшая в квартире Арлетты атмосфера легкого умопомрачения. Добавьте к этому мою привычку составлять реестры неотложных дел — записывать все по пунктам, перечитывать список, рвать его и напиваться — и вы поймете, почему в идее «кайфануть» я усмотрел некое рациональное зерно.
Можно было бы, конечно, сказать, что я понадеялся словить глубокий интроспективный кайф и заставить свой разум, освобожденный от привычных мыслительных оков, упорядочить хаос последних событий и найти, так сказать, своеобразный философский камень, с помощью которого можно было претворить мировое безумие в нечто осмысленное и внятное. Сказать-то можно, но это было бы враньем чистой воды. Какой там философский камень! Тут, понимаешь, в считанные часы миссис Баттенберг должна была превратиться в горячий гамбургер, Минну, вероятно, давно уже продали в публичный дом в отдаленный район Афганистана, а мне самому грозило стать добычей корсиканской мафии, если их не опередит канадская конная полиция, а меня, если честно, все это уже не колыхало…
Такое бывает. Если в течение долгого времени напрягать какую-то мышцу, то она в конце концов сама собой расслабится и утратит способность сокращаться. Эмоциональная мускулатура имеет ту же особенность. Я испытывал беспокойство по слишком многим поводам в течение слишком долгого времени, так что я просто-напросто перестал испытывать беспокойство. Если травка поможет мне обрести хотя бы на два-три часа спокойствие духа, подумал я, то больше мне ничего и не нужно.
Сет скрутил косячок. Травка и папиросная бумага хранились у него в пластиковом пакете, который лежал у него наготове в кармане. В таких пластиковых пакетах рачительные домохозяйки хранят остатки вчерашнего ужина, а подростки — презервативы. Он аккуратно скрутил из двух бумажек тугие и тонкие козьи ножки длительного пользования. В период моего увлечения наркотиками я так и не обучился этому навыку и покупал обычные сигареты, вытряхивал из них табак и набивал туда травку. Пока я наблюдал за манипуляциями Сета, Арлетта нашла станцию, которая передавала хоть и не психоделический, но вполне сносный музон, мы погасили в квартире почти весь свет и закурили, передавая косячки по кругу и причащаясь к радостному ритуалу наркомистической соборности. Я заметил, что за истекшие годы кое-что в этом ритуале изменилось: ребята складывали ладони чашечкой, прикрывая кончик сигареты, и старались вдыхать веселящий дым одновременно ртом и носом — такого я раньше не видал. Видимо, им не хотелось тратить драгоценный дым зря.
Когда очередь дошла до меня, я, как это бывало и раньше, никакого удовольствия не испытал. Несмотря на то, что бумага была скручена в два слоя, тлеющая трава обжигала гортань. Рэнди сказал, что, наверно, какой-то умник добавил в марихуану зеленого чая: вкус травы такой же, но зато глотку дерет дай боже. После третьей затяжки моя гортань задеревенела и там запульсировала какая-то жилка.
Я не уловил четко того момента, когда из обычного состояния впал в приятный кайф, вот только сонм пьянящих ощущений вдруг закружился вихрем. Мое восприятие окружающего мира вдруг резко обострилось: я стал различать звучание отдельных инструментов в льющейся из радиоприемника мелодии, я мысленно сосредоточился на отдельных участках своего тела, и меня страшно заинтересовали такие тончайшие и трудноуловимые процессы, как циркуляция теплого воздуха по поверхности руки, расширение и сокращение грудной клетки при дыхании, а также непрерывное движение газов в моем кишечнике.
Ребята были увлечены беседой, но я не обращал внимания на их болтовню. Я слышал каждое произнесенное ими слово, но мой мозг не удерживал эти слова, которые отскакивали точно горох от стенки. Мне не было охоты не только поддерживать их беседу, но вообще шевелить языком или напрягать слух. Травка развязала им языки, и вся троица наперебой ввязалась в какой-то диспут, где смысл и бессмыслица наслаивались друг на друга как орехи и мед в турецкой пахлаве. Не сомневаюсь: молодежь кайфовала от души, но мне этот кайф был совсем не по кайфу. Мой обкуренный разум сигнализировал, что есть вещи, которые следует обмозговать, и что если я буду противиться, то мне же хуже. Но я и не противился. Я растянулся на полу в позе полной расслабухи и дал покой всем своим мышцам.
Сначала мне было жутко неудобно. Моя голова лежала на жестком полу, а мои обостренные травкой чувства только усугубляли общее неудобство. Через некоторое время (может, минута прошла, а может и час, у меня полностью пропало ощущение времени) я сел, снял рубашку и подложил ее под голову. Потом я расслабился в стандартной йоговской позе, а когда действие йоги и травки вошли в резонанс, я впал в глубочайшую прострацию…
Не могу точно сказать, что произошло далее, потому что я испытал нечто неописуемое. Нельзя сказать, что я о чем-то думал. Мыслями это не назовешь. Я превратился в своего рода экран, на котором демонстрировался кинофильм. По экрану нескончаемой вереницей бежали эпизоды, связные и бессвязные, со скачками во времени и пространстве, с перебивками планов. Наверное, в этом было что-то сродни бреду эпилептика и еще что-то, не поддающееся объяснению.
Однажды я видел по телевизору интервью с хиппи из коммуны Хейт-Эшбери в Сан-Франциско. Парень перебрал ЛСД и попал в психушку. Он объяснял, что кислотные «поездки» сослужили ему добрую службу, так как в конечном счете помогли разобраться в самом себе. И чему же, спросили его, вы научились? «Теперь я знаю, ответил помудревший наркаш, что настоящее — это место встречи прошлого и будущего».
Чтобы прийти к этой житейской мудрости, поймал я тогда себя на мысли, вовсе не обязательно глотать кислоту. Но теперь я в этом не был уверен. Тот факт, что хиппи не сумел облечь в слова открывшиеся ему истины, вовсе не означает, что ему ничего путного не открылось. Бедняга просто не распознал слов услышанной им песни.
Мне точно известно, что как только первый накат кайфа утратил свою остроту, я обратился от умственной гимнастики к физической и проделал несколько йоговских упражнений, которые ранее мне никогда не давались. Я заставил свой левый глаз глядеть влево, а правый — вправо, при этом я стал сокращать мышцы таза, которые раньше не умел контролировать, и в какой-то момент я то ли заставил сердце остановиться, то ли мне это только почудилось — если, конечно, это не одно и то же, и вся разница зависит только от того, как на сей феномен посмотреть. Наверное, я бы мог преспокойно продолжать жить, не умея проделывать все эти штучки, и, сказать по правде, я толком не знаю, какую пользу они могут мне принести в будущем, но порезвился я от души. Я воспринимал эти экзерсисы как физическое доказательство эффективности проделанной мной умственной гимнастики. Если я и впрямь мог проделывать под кайфом упражнения, которые не давались мне в обычном состоянии, тогда из этого, вероятно, следовало, что обнаруженные мною умопостигаемые связи обладают определенной телесной природой и что они в таком случае не просто грезы наяву, а нечто более осязаемое...
