Спать не хотелось. Я ждал Марию.
Вспомнил про телек. Он уже давно был серый и шипел. Вырубил его. От тишины было жутковато. Я поставил музыку, но она меня испугала. Выключил.
Час ночи. В голову лезла всякая дрянь.
Нужно чем-нибудь заняться.
Попил чай. Пятнадцать минут второго. Выпил кофе. Двадцать пять минут второго. Достал открытки с Тулуз Лотреком. Тридцать семь минут второго.
Шаги на лестнице. Это она!
Она повернула ключ и вошла. Я бросился встречать ее.
- Не спишь еще?
- Зачитался.
Мы поцеловались. От нее немножко пахло вином, но совсем не сильно.
- Заждался меня. Ой, да я сама сниму.
Никак не могла вырваться.
Ой, как спать хочется! Не расстилая постели, она вытягивается на кушетке.
УЕХАТЬ БЫ КУДА-НИБУДЬ ДАЛЕКО-ДАЛЕКО!
Она лежит, прикрыв глаза рукой, и я сижу рядом с ней на полу. От нее пахнет духами. "Было бы здорово", - думаю я. - "А куда?"
Не знаю. Куда-нибудь.
В Англию?
Дальше!
В Испанию? Во Францию? В Швецию?
Дальше, дальше, дальше!
В Австралию? В Новую Зеландию?
Как бы мы хорошо жили вдвоем! У нас был бы свой дом, чтобы не было соседей, и свой сад с цветами, и еще...
- Нужно будет сложить камин.
Обязательно, камин! А у дверей будут лежать грифоны, и будет беседка, мы будем сидеть и читать, а вокруг будет сирень и цветы. Будет большая лестница с черным ковром на второй этаж. Там будет зал, где мы будем танцевать. У нас будет вся-вся музыка, а в спальне стены будут покрыты шелком и расшитыми тканями, как будто это шатер. И будет зеркало и столик, где у тебя будет лежать косметика, вся-вся, я знаю, как мы его сделаем. Еще у нас будет дворик, как в Помпеях, с бассейном, и будут лотосы. И зимы не будет. Я буду писать стихи, еще для журналов что-нибудь. Или мы сделаем свой журнал моделей. Выучим французский и вообще все языки. Испанский. Или еще можно сделать группу как Пол с Линдой. Мы не будем выступать, только диски записывать. Я же все могу. Хочешь, я на скрипке доучусь?
Я никогда раньше не задумывался о своем будущем, вообще о будущем мало думал, и теперь оно представилось мне сказочным. Сколько возможностей!
Что может помешать нам сделать так, как мы хотим?
И нас бы никто не знал, и мы... могли бы пожениться. Ведь правда?
Я осторожно посмотрел на нее.
Она спит.
Я тихонько накрыл ее пледом. Потом уселся подле и положил голову рядом с ее ногами. Она пошевелилась во сне. Я поднялся, выключил свет и вернулся на место.
Она спала.
Через шесть лет, когда мы с Марией хотели снять дачу, хозяйка спросила: "Вы будете жить вдвоем, с супругом?"
И Мария не сразу поняла и сказала: "Что?"
- Вы без детей?
Я как идиот рассмеялся и сказал: "Пока без". Или я сказал: "Уже без". Не помню точно, я неважно соображал тогда. А Мария слегка нахмурилась и сказала: "Да, мы с мужем вдвоем".
Ребенком я просыпался иногда по ночам и не мог заснуть снова. Я лежал, а вокруг было темно, и мне было так страшно, везде мне мерещились призраки, я был окружен ими и не видел их, они наблюдали за мной, и я лежал беззащитный и слабый. Я сжимался под одеялом и закрывал глаза, но это не помогало, страх не проходил. И было только одно спасение. Я бежал из своей постели и забирался в постель к Марии, я прижимался к ней, и с ней мне было спокойно, когда она была со мной, я ничего не боялся. Она открывала глаза и ласково говорила мне: "Глупенький, ну чего ты боишься?"
Она никогда не прогоняла меня и не стыдила, а утром говорила мне: "Посмотри, ведь ничего же нет страшного. Что тебя так пугает?"
И я видел, что все вокруг знакомое и мирное, и ничего нет, что могло бы пугать меня.
- Нужно просто знать, что когда темно, все вокруг то же. Даже если ты не видишь этого, оно все равно остается таким же. И тебе нечего бояться.
И я перестал бояться ночи. Ведь все, что было вокруг меня в мире, было моим, нашим с Марией, и она знала обо всем и не боялась, а значит, и я мог быть спокоен.
Она спит. Ноги стынут на сквозняке. Не слышит меня, как я дышу. Я разворачиваюсь, на цыпочках отхожу. Скрип половицы. Сердце. Дышать трудно. Не проснулась? Нет. Спит. Я ухожу на цыпочках.
Сколько нужно земли, чтобы сказать: "Вот, это суша"?
И сколько нужно слез, чтобы назвать это морем, и как пустынно должно оно быть, чтобы сказать: "Посмотрите, вот, это остров"?
Я знаю, смысл ответа в том, что его нельзя сообщить никому, ведь это заклинание, оно потеряет силу, если станет общим, но вот...
Снова вечер, и я слышу его языки и вижу, как подставляет он лицо свое ветру соцветий, и когда ты рядом со мной, я знаю, что это наш остров, и снова я должен плыть.
Ее плащ и запах холодной влаги, которой подернута трава, когда она затянута седым туманом, и горьковатый привкус дыма костра.
Ее перчатки, когда она сняла их и положила в полутьме прихожей под зеркалом, когда она снимала туфли, на каблуках которых тонкие травинки еще дышали костром и запахом земли, опавших листьев, можжевеловым настоем, а за окном я видел провода, протянутые от дома к дому, и листья, подхваченные ветром, искали покоя черных заводей и тишины дорожек парка.
Я понял смысл осени, ее язык и то, что говорила тишина.
Я видел бледный и невнятный отсвет на ее лице, когда затянутое пеленою солнце рассеянно роняло свет, и ветром омывались склоны.
Она сказала: "Там мы перейдем через ручей по мостику".
Когда под нашими ногами на темное стекло воды скользнул искавший безмятежности лист ясеня, и мы остановились, все замерло, я слышал запахи ее плаща и, их услышав, я понял осень и ее язык.
Мария была на кухне. Я крикнул ей: "Иди сюда!"
Она пришла. Я прибавил звук. Она пригляделась к экрану, опустилась в кресло.
Покачала головой: "Это не "Битлз"".
- Ну да, это "Доули Фэмэли в Москве".
С песней "Синий платочек".
А она повторила: "Это не "Битлз"".
Я подумал: "Что за упрямство! Ладно, сейчас сама увидишь."
Но она оказалась права. Это были не "Битлз".
Я выключил телевизор. Она сказала: "Сыграй мне что-нибудь на гитаре."
Я не ответил.
- Просто мурашки по коже, - сказала Мария. "Мишель".
Она выключила магнитофон, и мы сидели в тишине. Она как будто все еще слушала песню.
А потом мы, не сговариваясь, стали одеваться. Ну конечно, гулять!
