Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я рассыпал деньги перед Элиссой на одеяле. Она мурлыкнула и сказала: "Как это приятно, быть богатым!" - Приятно иметь богатых друзей, - сказал я, целуя ей пальцы. - Нужно самому быть богатым, - сказала она наставительно. - Разумеется, - сказал я. - Ведь это единственный способ иметь богатых друзей.

.... The Night On Fire

Чёрные армии листьев. Раскалённое жало шпиля тянется в тучу вонзиться. Тени метнулись. Она поёт. Что это? Какое странное платье. Ворота огня, ворота кинжалов, так прыгает тигр, так молния обжигает ажурную вязь решётки окна, это буря и... голос? Как пылающий магний. Какие странные лица. Они были здесь прежде меня? Как в прозрачном аквариуме рты разевают. Но беззвучно. Ветер с крыш не даёт взлететь птицам. Парча декораций, тяжёлые складки катятся. Красные перья плюмажей, бархат, зелёные ленты, шёлк. Это ветер? Ночь мнёт в своих пальцах мягкое пламя свечей. Воск каплет. Последняя капля никак не может упасть. Брызнуло. Чьи-то губы дрожат, но уже не мои. И всё белое, голос рассыпался звоном, как к роднику сквозь толщу пробившись... и в сердце!..

....

- Вы, конечно, помните тот пронзительно чистый звук скрипки, вспыхнувший и воссиявший столь несравненно? Словно бы что-то великое, погружённое дотоле в тёмную бездну сна, вдруг пробудилось, или что-то давно забытое и вдруг явившееся с такой отчётливостью, головокружительной, ошеломляющей глубиной! Быть может, и вы испытали нечто подобное. Как будто разрешилось что-то, державшее в томительном напряжении все чувства, и вот, этот плен сброшен, и эта свобода... что-то, что могло обернуться величайшей радостью или величайшим горем, величайшим блаженством или величайшим страданием, как борьба двух начал в их совершенном воплощении - Гармония и Хаос... И вот, этого страха нет больше, победа! И нет ничего прекрасней и слаще этой вести, и нет силы остановить нахлынувшие чувства... и радость... как будто сбылось что-то, о чём казалось страшным даже мечтать, и никто бы никогда не дерзнул, и это свершилось. Свершилось! Кто станет сдерживать стон, кто сможет сдержать слёзы, когда это слёзы величайшего счастья, когда этот стон исторгает само сердце, и он переполнил смятенную от радости душу, и ничто. Ничто! - не сможет сковать его свободы, как ничто не может уменьшить этой радости. Вы помните, конечно, как осыпалось осколками стекло бокалов, не выдержав этого звука. Но вы, должно быть, не успели заметить, как госпожа*** испуганно схватилась за свои бриллианты, и это движение, почти инстинктивное, было столь откровенно, что я засмеялся, в ту секунду менее чем когда-либо склонный придерживаться рамок внешних приличий. Я заметил, как она стремительно обернулась и сжалась, когда поняла, что её застали врасплох. Не сомневаюсь, что отныне она почитает меня главным своим врагом. - Вы полагаете, что бриллианты госпожи*** фальшивые? - Думаю, она разделяет моё мнение. А что думаете об этом вы, магистр?

....

Я мог бы называть твои губы королями рубинов, глаза - мятой, волосы - пастбищем облаков, и так каждый день. Но ты привыкнешь к этому. Ты не любишь законченных форм? Я мог бы отплясывать нагишом перед зеркалом и в воинственных позах корчить рожи проезжающим мимо окон трамваям или, покуривая марихуану, доказывать великие преимущества всеобщего мира. Я мог бы заковать тебя в золото фраз, я мог бы заковать себя в гипсовые доспехи. Но ты говоришь: "Посмотри, фламинго пьют воду". И я вновь боюсь дотронуться до тебя и нарушить молчанье. Мы ушли из нафталиновых дебрей, нам не нужны их гербарии. Но куда мы идём? И что это за штука такая, любовь? И ещё. Так ли уж это важно?

Winter Time Love

Гвендолена умоляла Мерлина остаться. Она говорила ему о королевском дворце, но он не отвечал ей, тогда она говорила ему о своей любви, но он не отвечал, и тогда она воскликнула: "Ведь ты мой муж!" - Дом твоего мужа - дворец, - сказал Мерлин. - Дом Мерлина - лес, и потому я не зову тебя за собой, моим же устам дано пророчествовать, и я не волен остаться. - Но разве это по закону, чтобы муж и жена жили порознь? - возразила ему Гвендолена. - Король повелевает своими землями, но нет границ в небесах. - Что же я могу сделать для тебя? Я не могу идти за тобой, ты не желаешь остаться. Мерлин задумался и некоторое время молчал, а потом сказал: - Летом лес приветлив и даёт мне тепло и пищу, солнце согревает меня. Но зимой я мёрзну, нет мне пристанища. Я голодаю. Немного тепла зимой - вот всё, что мне нужно.

- Я не понимаю Мерлина, - призналась Элисса. - Что он хотел сказать? Разве женщина не должна следовать за тем, кого она любит, куда бы он ни шёл? - Эта книга написана на языке символов, её толкование неоднозначно. Что такое дворец? Богатство? А может быть, власть? Или планета людей вообще? Да и быть странником вовсе не обязательно означает скитаться по дорогам, трактирам, гостиницам и лесам... Я не хотел бы истолковывать эту притчу, это значило бы обворовать тебя - отобрать апельсин, оставив от него одну дольку, да нет, даже не дольку - одну кожуру! - Хорошо, - сказала она. - Пусть всё так и останется. Но неужели те, кто любят друг друга, могут соединиться только на небесах? Ведь есть же страны, где никогда не бывает зимы!

....

- Принцесса Алина? - спросил Людовик. - Кажется, мне знакомо это имя. Она приезжала в Париж? - Без всякого сомнения, ваше величество, - сказал Скарамуш, пробуя лютню. - Тогда я вспомнил, - кивнул Людовик. - Она была обольстительна? - О, да! - сказал я. - И что же с ней случилось? - Она погибла. - И что же стало причиной её гибели? - участливо спросил Людовик. - Должно быть, порочность людская, - сказал Скарамуш. - Она была развратна? - Напротив, - сказал я. - Безнравственность была бы противна её темпераменту. Она представляла собой редкий пример подлинно высокой морали. - Равно как и Дон Жуан, - заметил Скарамуш. - И Казанова, - сказал я. Мы понимающе переглянулись. Людовик пристально посмотрел сначала на Скарамуша, потом на меня. - Давайте объясняйте, что это значит, - потребовал он. - Она не отдавалась без любви. А всё, что освящено любовью, свято, и только то, что освящено любовью. Людовик коротко кивнул. - Так же и Казанова искренне любил каждую из женщин. Как и мэтр Наттье, он умел видеть в каждой её неповторимую красоту. Его следовало бы считать образцом... - Если бы само слово "образец" не навевало смертельной скуки, - закончил Скарамуш, склонившись над струнами. - Секс без любви аморален, - заявил я. - Это понятно даже ребёнку, - сказал Людовик, пожав плечами. - Без всякого сомнения, ваше величество, - сказал Скарамуш. - Если он правильно воспитан, - сказал я.

Какое невнимание!

Старина Джонни искусство уважал, но он был бизнесменом, настоящим бизнесменом, джентльмены! Именно ему, его энергии, деловой хватке и, разумеется, его увлечению культурой мы обязаны многими и многими именами прекрасных художников, которые были бы безвозвратно утрачены нами, забыты, похоронены среди пыли и грязи истории, если бы... Если бы за дело не взялся такой человек как старина Джонни. Страшно подумать, сколько бедолаг, посвятивших себя служению музам, умерли в безвестности и нищете и не оставили своим неутешным родственникам ни денег, ни красивого дома, ни участка хоть самой захудалой земли, ничего кроме нескольких стопок (когда больше, когда меньше) исписанной бумаги рукописи, которые никогда не будут опубликованы, проникновенные мысли, которым некому аплодировать, романы, над которыми никто не уронит слезу. И никто не прикоснётся к этим драгоценным страницам, не переберёт их бережно, не разберёт торопливых следов вдохновения, и пылятся они, неведомые стране и народу где-нибудь на антресолях, а то и вовсе в гнилом подвале, и на могиле немноголюдно... Но вот появляется старина Джонни, и всё меняется, но терпение! Пока он только с видом скорбного сострадания проминает диван в темноватой гостиной и сочувствует неутешным родственникам, и сетует горько на испорченность людскую, и в конце концов покупает весь архив (или большую его часть) у растроганных (или просто благоразумных) наследников. Всё остальное просто. Джонни раскручивает своё приобретение. Он не мальчик в бизнесе, я подчёркиваю, не мальчик, да и связи у него неплохие, и не такой он дурак, старина Джонни, чтобы жмотить деньги, а потому делает своё дело столь успешно, что вскоре обогащает мировую сокровищницу искусства именем ещё одного гения. Гения без всякого сомнения, джентльмены! Об этом в один голос говорят и критики, и журналы, и простые, внешне незаметные люди в вагонах метро, и тиражи изданий его книг и, конечно, цены на его автографы. А у кого они все? У старины Джонни. Ну разве он не голова после этого? И льются слёзы на страницы романов, и проникновенные мысли падают в объятия аплодисментов, а честный работяга Джонни тихо и неприметно делает своё дело. Кто вспомнит о нём? Такова благодарность людская! Как невнимательны мы бываем порой к замечательным людям, которые живут рядом с нами! Так-то, джентльмены.

16
{"b":"38770","o":1}