Дальнейшие события развивались быстро. Тридцать старейшин были арестованы по обвинению в убийстве Лубиния и Бреттия. Бреттия они отравили. Жестокая мудрость Липцефия подсказала ему верный ход: старика нельзя было обвинять в убийстве Лубиния - этому никто бы не поверил. Поэтому он стал жертвой заговорщиков.
Обвиненных в государственной измене полагалось судить на собрании старейшин, но ввиду чрезвычайного положения пришлось отменить этот закон: среди старейшин могли оказаться еще не раскрытые предатели, а лица, обвиненные в преступлении, на суде поневоле раскроют много важных государственных тайн. Дела изменников разбирали назначенные мною трое судей. Старшим был Липцефий.
Все арестованные сознались в совершенных злодеяниях и были преданы казни.
...Теперь, когда власть моя упрочилась, я чаще стал задумываться о возможности новых измен. Я приказал прорубить в стенах купольного зала проход в подземелье. Если мне понадобится бежать, потайные ходы приведут меня на берег моря, где всегда наготове стоит снаряженное судно.
Рабов, которые прорубали ходы, мы уничтожили - тайну знали двое: Липцефий и я.
Внезапно жизнь моя омрачилась новыми неприятностями. Липцефий пронюхал: в городе появились люди, сеющие крамолу. Они выступают на площадях перед народом, говорят, будто я, присвоивший власть, действую вопреки законам богов.
В тот же день, сопровождаемый стражниками, спустился я в хранилище. Там все было по-прежнему: полыхало пламя вечного огня, зажженного богом. Старый Бензелен листал тяжелые страницы.
- Ты посмел разглашать тайны, заключенные в книгах? спросил я.
- В этих книгах нет тайн, - возразил Бензелен. - Там сказано другое: знания доступны всем и должны распространяться в народе. Я обучил многих юношей чтению, они сумели лучше меня постичь мудрость книг. Я стар - пора подготовить мне замену.
Я сказал, что это моя забота, и приказал выселить полоумного старика из города. Сам я надолго засел в хранилище. Мне доставляли пищу, и я не поднимался наверх.
Вместо трех толстых книг, оставленных богом, я сочинил одну. В моей книге все было почти так же, как и в божественных, только я немного изменил текст. Написанное мной было проще и понятней. В книгах говорилось: все народы, населяющие землю, равны. Я написал: все равны, но народ Бойекунуйи избран богами, чтобы повелевать остальными. В книгах было сказано, что править страной должны свободные избранники народа, а главенствует над ними один, назначенный на два-три года. Я заменил это место. Теперь оно читалось так: "Страной правит поставленный богами Властитель. Старейшины назначаются им и помогают управлять страной. Их сыновья наследуют место в собрании". Еще в книгах было сказано, что земля круглая. Я написал: "Земля плоская, как блюдо, и плавает в океане. Всякого, кто говорит иначе, считать изменником".
Это было просто и понятно. Во всех школах страны я повелел учиться по моей книге.
Дальнейшая жизнь текла безбедно. Старейшины теперь собирались только по воле богов, а волю богов знал один я. Церемония начиналась так: при моем появлении все вставали и, воздевая руки кверху, молили:
- Боги, ниспошлите нашему Властителю долгую жизнь на радость его подданным. Подумайте, о боги, что станет с нами, когда вы призовете Его к себе?!
От самых вершин ледяных гор начинались истоки реки, в устье которой была столица Бойекунуйи. Земляные и каменные запруды сдерживали воду, накапливая ее в громадном озере. В годы, когда не было дождей, вода из водоема по каналам растекалась на полях, спасая урожай. В пору дождливых лет излишнюю воду выпускали в море. Озеро внутри страны стало излюбленным местом моих развлечений. Мы устраивали там катания на лодках.
Однажды я обронил свой меч на середине озера. Я велел поднять шлюзы и спустить воду. Двое старейшин, бывших со мною, пытались остановить меня: вдруг вода понадобится на поля. Я сказал, что лето будет обильно ливнями, и они не посмели спорить.
В тот год дождя не было совсем - урожай сгорел. Народ голодал. Липцефий сообщал: снова появились смутьяны, подстрекатели, они обвиняют в неурожае меня. Нужны были срочные меры, и он предложил объявить войну вреллам, а также раскрыть внутри страны новый заговор. Это отвлечет людей, направит кривотолки по другому пути. Я благословил его, моего верного слугу.
Я сидел в тронном зале один, когда за стенами послышался многоречивый шум. По моей спине пробежал холод, я нащупал под накидкой рукоять кинжала. Шум нарастал, как гул прибоя.
Я громко позвал Липцефия. Он вбежал торопливо, не соблюдая церемониала. Он был без накидки в одной набедренной повязке, с оголенным кинжалом в руке. По лезвию стекала кровь. Приближаясь ко мне, он на ходу сунул кинжал в ножны.
- Бунт! - сказал он. - Это слово вошло в меня, как удар копья. - Они восстали. Они говорят, что не будут воевать с вреллами, и спрашивают: почему нет хлеба? Почему дети их должны голодать, в то время как во дворце устраивают пиры?
- Где они? - спросил я и подумал о бегстве.
- Они во внутреннем дворе. Они пытаются ворваться сюда.
- Пустить в ход дворцовые копьеметы, - распорядился я.
Едва он вышел, я схватил ручной копьемет, открыл потайной ход в стене. Я поднялся наверх и спрятался в тени ниши. Все, что делалось внизу, мне хорошо было видно.
Липцефий вышел к народу. Он пытался говорить, но его не слушали. Камень, брошенный кем-то из толпы, рассек ему голову. Липцефий рукой подал знак - тысячи копий, нацеленных в толпу, вырвались из деревянных гнезд, пронзительно запели, разрезая воздух своими оперениями. Люди в панике бросились вон, но копья с бронзовыми наконечниками настигали их всюду, Липцефий ладонью вытирал пот с лица.
Я действовал так, будто все продумал заранее: приставил копьемет к стене и тщательно выцелил Липцефия между лопаток. Затаил дыхание и услышал, как колотится сердце. Потом я нажал спуск. Оперенная стрела с визгом вылетела из копьемета по преданию, юный бог, посетивший страну, придумал это грозное оружие для защиты от хищных зверей. Стрела вонзилась между лопатками. Липцефий упал замертво. Стражники удивленно и испуганно озирались, не понимая, откуда пришла смерть.
Я побежал вниз. Помню горький и кислый смрад плесени. Он казался мне запахом крови. Я поскользнулся на ступенях и едва не упал. Больше всего я боялся запачкать одежду кровью, как будто на лестнице в самом деле была кровь.
Впервые за последние годы старейшины сами явились во дворец. Я сидел на троне и ждал. Я слышал, когда они входили, но сделал вид, что погружен в свои мысли и не замечаю их. Они подступили вплотную к возвышению и остановились. Один из них кашлянул.
Я поднял голову. Я знал: лицо мое выглядит изможденным, но твердым - таким и должно быть лицо Властителя в минуту тяжелых испытаний.
- Случилось ужасное, - сказал я. - Боги скорбят об утрате, понесенной нашим народом. Гнев и жалость богов не могут вместиться в моей груди. Злоба и коварство врагов Бойекунуйи достигли неслыханных размеров. Даже начальник стражи Липцефнй оказался предателем.
Я видел, что мои слова поразили старейшин.
Я говорил о подлых изменниках, которые сеют смуту, распространяют ложные слухи. Народ в слепоте своей поверил им. Люди пришли во дворец. Я отправил Липцефия спросить, что они хотят, но предатель отдал распоряжение пустить в дело дворцовые копьеметы, которыми он не смел распоряжаться без моего согласия. Боги покарали начальника стражи: одна из стрел поразила его самого.
Я возвысил голос:
- Старейшины! - сказал я. - Идите и рассказывайте всем, что делают враги с людьми Бойекунуйи - нашей многострадальной родины. Пусть гневом наполнится сердце каждого честного гражданина.
Я назначил нового офицера начальником стражи и приказал арестовать всех родных и близких Липцефия. Тех старейшин, которые были со мной. когда я приказал спустить воду, я тоже велел арестовать. Их обвинили в предательстве. Назначенные мною судьи разобрали дела изменников.
