-- Ну, не он первый, не он последний, - прокомментировал Зотов.
-- Это да... да только он, собака, талантлив чертовски... - продолжил Тронов, так и не сумев прикурить сигарету, - он так пишет здорово, что сам потом верить в это дело начинает... может и в тот раз поверил... поверил в то, что оглядки на заветы Моисеевы, да на тезисы, в Нагорной проповеди изложенные, - не отвечают магистральным интересам развития человечества... Короче, вывод у него там, конечно, ницшеанский вышел: нездорово это, мол, что Бог есть, потому что, ведь, если Бог есть, то ничего же нельзя... а как же тогда всё это?... Как человечка-то, к примеру, клонировать, если Бог есть? И тому подобное... Понимаете, о чем это я?... Вернее, он, - Ника...
-- О невозможности разрешить противоречия между множеством моральных кодексов и уникальностью Нравственного Абсолюта, - объяснил, пьяно чеканя каждое слово, Зотов.
-- Да... Вот... А тут ещё... Мало того, что он это дело опубликовал в "Угольке", так он ещё и в передаче у Белобоковой, - в её ток-шоу "Глаз народа" на эту тему в дискуссии поучаствовал...
-- И что с того? - спросила Белла.
-- Да может и ничего, - ответил Гриша, - но только... когда он на машине из "Останкино" возвращался, слетел с дороги и - в столб бетонный. Да так, что двигатель его "Опеля" в салоне оказался... Сидит он зажатый и перебитый, кровью истекает, выбраться сам не может, а мимо машины потоком - и никому дела нет... никому никакого нет дела ... Но тут, правда, красные "Феррари" притормозили, а там - сама госпожа Белобокова. Окошко опустила, на Нику глядит, из машины не выходя... До-о-о-лго так глядела на то, как он мучается, и вроде слышал Ника, как она сказала ему: "Неужели, Ника, ты и впрямь считаешь, что в обстоятельствах нашей жизни нельзя найти оснований, чтобы считать себя обязанным делать добро? А? Неужели это так? Ох, и не прост ты, Ника, - как Пруст". А потом рассмеялась вышедшему каламбуру - и по газам! А мимо по-прежнему машины потоком - и никому дела нет... нет никому никакого дела... Но тут, правда, чёрный "Чероки" притормозил, а в нём - попик, который в телепередаче Нике оппонировал. Сидит довольный, краснощекий, сытый, с девками непотребными в придачу. Видать, успел куда-то заехать, - игорный дом или кабак освятить. Поглядел попик на Нику, ухмыляясь, и вроде как сказал ему: "А что, Ника, раб божий, ты и действительно в том убеждён, что не Бог есть мерило Добра и Зла, но волеизъявляющий субъект? А? Действительно так считаешь? Ну, ты, Ника, и даёшь!" И вроде как засмеялся попик, пощипал за ляжки девок, которые ему под рясу лезли, и водиле приказал дальше ехать. А мимо машины потоком - и никому дела нет... нет никому никакого дела ... И всё: подумал Ника - помер уже... да только тут его такая боль пронзила, что очнулся он и заорал: "Неужели и Тебе, Господи, до меня дела нет?!" Сжалился над ним Всевышний, и прислал дорожный патруль со спасателями... и вытащили его... Распилили машину, правда, - и ноги... пришлось ему... того... отпилить... Да... Вот так вот наш Ника стал верующим... Но головой тронулся, - стал на своей инвалидной коляске по всяким госучреждениям ездить со своим диким предложением... ещё и письмами стал заваливать их канцелярии. А предложение его такое: всякому-каждому младенцу при рождении, прямо в роддоме, ампулу под мышку вшивать с ядом, реагирующим на неверие. Чтоб, как только перестаёт человек в Бога верить, тут ему и смерть, - таким образом, на земле останутся, по мнению Ники, только одни верующие. И настанет Рай земной...
-- Как она сказала? Ну и крут же ты, как Воннегут? - спросила Белла.
-- Нет, она сказала: "Не прост, как Пруст".
-- Врёшь ты всё, Тронов, - заявила Белла.
-- Чтоб мне никогда в "Идиш цайтунг" не трудиться! Чтоб Ларри Кинг забрал подтяжки, которые мне на Рождество подарил! - божился Тронов. - Почему, мать, не веришь? Чудо свершилось и человек преодолел кризис веры... У всех бывает... Правда, у всех по разному. И со мной недавно было... Ей Богу! Сидели мы как-то в субботу с Петькой Гольдфарбом, - ну, выпивали, гонорар его за приключения оранжевого шишка пропивали... Торопливо пропивали, надо сказать, не без этого... И разговор ближе к ночи у нас постепенно съехал, как водится, с "ты меня уважаешь" до "а кто тебя вообще уважает"... И тут Петька достаёт спичечный коробок, старый такой, с этикеточкой, знаете, - пожарник в каске и лозунг "Берегите столбы линий электропередач от возгораний!" А внизу разные маленькие буковки, и среди прочего напечатано: П.О. Гольдфарб. Пётр Осипович Гольдфарб, то есть. В общем, сразил меня Петька тогда. Ага... А на утру я прикуриваю спичкой из этого коробка. Смотрю, а там... Где петькино фамилиё было, написано ПО Гомельдрев. Производственное объединение... Гомельская древисина. Я даже опохмеляться не стал, - так поражён был! Ну, разве не чудо это?
-- Пить меньше надо, - заземлила чудо Белла, взглянув на часы.
-- Да ладно ты, мать... Ты же помнишь... - начал о чём-то Тронов.
-- Только не надо сейчас нам рассказывать ту кровавую историю про мальчика, который случайно удалил папку с именем "Бог-файл", - сразу осадила его Белла.
-- Ну, он не совсем удалил, - напомнил ей Тронов, - он её в корзину отправил...
-- Вот, вот... Не надо... Сто раз уже слышали... - упрямилась Белла.
-- Ладно, не буду... А скажи мне, мать, который час? - решил сориентироваться Гриша.
-- Два сорок, - ответила Белла и заторопилась. - Мне бы ещё в редакцию... Тебя, Гриша, домой завести?
-- Какой - домой! Я тоже в редакцию - габототь, габотать, и ещё газ габотать, - с неожиданной бодростью сказал Гриша, и указал ленинским жестом на выход.
-- Дима, а ты куда?- вопросительно заглянула Зотову в глаза Белла. - Может быть, тут меня подождёшь?
-- Да нет, я лучше по городу поброжу, - одному по чужому городу хорошо бродится, - не посвятил её в свои планы Зотов.
-- Ладно. Только, когда нагуляешься, прозвони мне на сотовый.
Они, что характерно - расплатившись (правда не политкорректно - Гриша за всех), вышли на улицу. Белла направилась к машине, а Тронов задержался.
Пожал протянутую на прощанье Зотовым руку, и выговорил:
-- Есть предложения - дружить отныне ретроспективами.
-- Есть встречное предложение - дружить реминисценциями, - хлопнув Тронова по плечу, изрёк Зотов.
-- Интересная мысль, - согласился Гриша Тронов и рассмеялся, потом из бесчисленных кармашков своей сумки достал очки с толстенными стёклами, нацепил их на свой знатный семитский нос и, наконец-то, увидел Зотова.
34.
Собственно, хотелось Зотову не столько прогуляться, сколько где-нибудь присесть, - привести в порядок в режиме нулевого стиля разбегающиеся в разные стороны мысли.
Совсем невдалеке нашёл он уютный дворик. Обычный тихий городской дворик с обязательной детской площадкой: подкрашенные качели, песочница, длинная лавка под пожилой - цветущей по случаю конца мая - дикой корявой жерделиной.
В песке копались двое малышей; следящие за ними бабульки восседали на скамейке, - на солнечной её половине. Обычные овнучанные бабушки, пахнущие всеми этим делами: кипячёным молоком, сдобой, ванилью и валерьянкой, из-за которой трутся постоянно возле их ревматических ног пройдохи коты.
Зотов присел на другой конец лавки, - куда падала мягкая узорчатая тень от старого дерева.
Бдительные бабки оценивающе покосились на него, - он это боковым зрением заметил, только сделал вид, что не заметил, а потом и повернул голову так, чтобы бабки оказались в мёртвой зоне. Но они, видимо, ничего в его облике пугающего, подозрительного и настораживающего не обнаружили, потому и продолжили прерванный появлением незнакомца-чужака разговор:
-- Андреевна, а ты сегодняшние Файненшл Таймс читала? - спросила видимо та, что одета была попроще, - шерстяная юбка, вязаная кофта, трогательный цветастый платок - впрочем, может быть, и другая, та что одета была с гораздо большей претензией - серая твидовая юбка, образующий с ней костюм жакет, небольшая круглая шляпка в тон, на руках перчатки, в руках длинный зонт в сером чехле, абсолютно не нужный при нынешних погодах (хотя ненужность вещи как раз и создаёт ауру утончённости).
