Обломками "клешни" и надёрганными от сухих веток почками он наполнил зелёную от возраста и запущенности медную ступу, после чего принялся тщательно всё это толочь стеклянным пестиком. Толочь в порошок. Толочь и заговаривать.
Покуда доморощенный бенефекатор Костя -Кастет сосредоточился на процессе, Зотов рассеянным взглядом попутешествовал по закоулкам студии.
Особенно привлекли его две привлекалки.
Во-первых, стенд с фотографиями девять на двенадцать в три ряда. Такие стенды - "ОНИ ПОЗОРЯТ НАШ КОЛЛЕКТИВ" - можно было увидеть в брежние времена на проходных всех советских учреждений. Но у этой доски был иной message. Над фотографиями было траурно выведено чёрной тушью: "ОНИ НЕ УГАДАЛИ С ДОЗОЙ".
Зотов не был большим знатоком, но из этих, почти, тридцати портретов он узнал Джима Моррисона, Томи Болина, Джимми Хендрикса, Пола Коссофа, Дженис Джоплин, Брайона Джонса, Кейта Муна, и, кажется, Курта Коббэйна. В последнем он уверен не был.
Между фотографиями было несколько, предусмотрительно оставленных пропусков. Зотов понял этот посыл, как то, что "в том строю есть промежуток малый, возможно это место для меня".
Значит, во-первых, эти фотографии.
Ну, а во вторых, взгляд Зотова приковала огромная чёрно-белая фотография одного из чудищ, охраняющих крышу собора имени Божьей Матери, что в городе Париже стоит. Ракурс был необычен - снято было сверху вниз, под углом градусов в шестьдесят, да ещё в сумерках. Странный ракурс придавал чудищу дополнительную жуть. Изображение было слегка размыто (видимо снимали с вибрирующего вертолёта), и создавалось впечатление, что с мифическим этим животным происходит очередная метаморфоза.
- Химера, - отследив взгляд Зотова, отвлёкся Костя.
- Почему она?
- Икона двадцатого века, потому что.
- Ты уверен?
- Конечно! Химера - хитрая сущность, непрерывно меняющая свою форму и, даже, порой переходящая в иную сущность. Она же, Димон, - иллюзорная, несбыточная мечта, порождающая наивное желание поиметь счастья и, основанную на этом желании, глупую веру в то, что мир возможно обустроить каким-то справедливым способом... Согласись, сколько раз так уже было: мелькнёт, понимаешь, на горизонте очертания неясные - там, быть может, асфальт нагрелся и воздух горячий задрожал, а все уже поверили - вот оно счастье дармовое, и - ломанулись... Сначала один, потом второй, а за ними - толпа. И чем больше толпа, тем больше вера, а чем больше вера, тем сильней разочарование. Вот и пробегали весь век под номером двадцать. Пробегали на месте, то есть - вхолостую. Разве, не так?
- А он горько пахнет тополиными почками.
- Кто?
- Нагретый асфальт.
- Точно... А после дождя - перечной мятой.
- Нет, я же, Кинстантин, согласен с теми, кто считает, что лучшим собирательным образом, если угодно - иконой, уходящего века послужил бы черный квадрат от Казимира-геометра.
- Но это ж баловство, мутации искусства.
- Костя, искусство есть квинтэссенция человеческого опыта.
- А я думал, что философия есть эта самая квинтэссенция.
- У них мама одна на двоих, её имя - Мистика.
- Пожалуй, - Костя закончил с изготовлением порошка и засыпал его в шарообразный фарфоровый заварник, с безобразными васильками на борту, и пояснил: - Знатный чайничек, антикварный - внутри со стенок уже мумиё соскребать можно... Так что ты там про чёрные дыры-квадраты?
- А то: человек думает про себя, Костя, что живёт он в трёхмерном мире, то есть, тот мир, который он видит, кажется ему трёхмерным. Так?
- Есть такая ошибка.
- А что является элементарной фигурой в трёх измерениях?
- Куб, кубик, - Костя залил порошок кипятком. - Много кубиков. Много кубиков... в шприце.
- Верно говоришь, - куб... А как, сожрав не потрошённого волосатого мамонта, рисовал человек на стенах своей коммунальной пещеры, окружающий мир, принятый нами для простоты пояснений за куб? Не поверишь, но в виде квадрата. Кривенького и плоского. Поскольку навыков не имел и перспективы не знал. Не геометрической, не исторической. Он жил, как дитя - здесь и сейчас. И было искусство примитивным... Но! Но пожил-потужил человек, синяков-шишек набил, ума поднабрался - образовалась у него История. И сделалось его искусство классическим. И куб нарисованный стал идеальным кубом. Геометрия - евклидовой, физика - ньютоновой... Ну, короче, организовалось тотальное единство и места, и времени, и действа-лицедейства. Но это не всё: пожил человек ещё немного, и проклюнулось у него его родненькое Я. Фиксированные нормы были разрушены, устоявшиеся формы были растоптаны. "Я так вижу!" - вскрикнул оборзевший человечек, педалируя на это самое своё Я, и каждый стал рисовать уже не куб, конечно, а своё... личное представление о кубе. Куб стал мало похож на себя. А Эйнштейн с Лобачевским маслица в этот огонь-то подлили... Но что с них взять?
- А что с гения взять можно? Кроме...
- Точно, - нечего. Но порезвились люди, порезвились и упёрлись в стену: то есть поняли, что нет таки у них никаких таких особых перспектив. Слезайте, граждане, приехали, - конец! И подвёл Казимир под всем этим делом кривую черту нарисовал, подобно первобытному своему предку, простой квадрат. Круг замкнулся... Вот и вся она - квадратура круга. Но поскольку весь опыт человеческий к двадцатому веку оказался негативным, замалевал Малевич свой квадрат чёрным колером... Тут и сказочке конец.
- А мог оставить квадрат белым, но поместить его на чёрном фоне.
- Но это было бы выражением отрицательного отношения к миру. У Казимира же именно отрицательное отношение к себе, точнее признание наличия Зла внутри себя, а так, я думаю, честнее. Не мир делает в нас дырки, мы сами друг в друга вбиваем гвозди и пули...
- Этот мир, значит, внутри нас... Мир внутри, Бог пока снаружи... Куб вписан сферу... центр которой везде... Черный квадрат - это тень в нашей башке, которую отбрасывает мир... Короче, убедил, - каким мы мир умеем видеть в данный исторический момент, таким и изображаем, а по-другому, - рожей не вышли, - Костя перелил в большую чёрную кружку приготовленный настой и протянул Зотову. - На, Димон, готово. Похлебай, - и будет тебе счастье. А насчёт того, что чёрный квадрат - икона двадцатого века, может ты и прав. Хотя, смущает, что больно уж он смахивает на ещё не включенный телевизор. Какой же двадцатый век без телевизора...
- Да, телевизор. Но уже выключенный. Мы его скоро выключим, поверь... Должен же сработать у человечества инстинкт самосохранения. Тут Казимир-вещун угадал...
- Может, и угадал... только без телека скучно будет...
- Настоящая жизнь - это скучная жизнь... Поэтому, я говорю: скука спасёт мир.
- А не красота?
- Это одно и тоже, - красота скучна. Нам интересно только патологическое... Анатомическое уродство, например...
- Возможно... Мир в этом ящике вне Добра, к бабке не ходи... А удобная штука этот чёрный квадрат! Какая тема! И всяк увидеть может в нём всё, что захочет...
- Это да! Ты сейчас вот сказал, и я увидел в нём, не поверишь, сразу двух знакомых женщин.
- Женщин?
- Да. Двух. Одну с чёрным саквояжем, другую с чёрным ящиком, - допивая горьковатое снадобье, промямлил Зотов.
- Ну и ладненько. Буэнос ночес, тебе, амиго!
26.
И в тот же миг океан седого ковыля окружил бедолагу Зотова.
И ничего вокруг больше не было.
Только заполнивший собой и пространство, и время дрожащий ковыль.
И не было неба, и земли не было, - только мягкий ковыль, только колючий ковыль. Гулял ковыль волнами, бил по ногам, качался над головой. И была непостижима природа этих приливов и этих отливов.
Нет, не ветер был причиной этого дыхания - ветер невозможен там, где воздуха нет. И не тени создавали иллюзию того, что колышется шёлк дикой травы. Откуда им взяться там, где света и тьмы не существует. Волновался ковыль сам по себе.
Как разумный океан Соляриса, отталкивающий своей таинственной безграничностью.