Чтобы покинуть корабль и спуститься по веревочной лестнице в мотобот, стоявший у борта, у веселого губернатора не было необходимой координации движений. Что делать? Тогда решили использовать для транспортировки гостя специальный подъемник, к которому обычно прикрепляют корабельную люльку, чтобы на ходу красить борта. Кончилось тем, что усадили губернатора в кресло, что-то вроде детских качелей, привязали, чтобы он не свалился в воды Индийского океана, и спустили вниз. При этом он продолжал что-то возбужденно говорить, жестикулировал. Но поступил как настоящий капитан покинул наш корабль последним. В общем, прощание получилось трогательным и смешным до слез...

Мы отошли от Кергелена и направились к мысу Доброй Надежды. За один день стоянки в Кейптауне осмотрели город, увидели знаменитую Столовую гору. А дальше пошли в сторону Канарских островов. Пока шли к Африке, почувствовали на себе и "неистовые" пятидесятые, и "ревущие" сороковые широты, а на подходе к Канарам погода уже стала совсем другой. Мы купались в бассейне, загорали, наша "восточная" бледность исчезла. Мы в полной мере пользовались заслуженным отдыхом после трудной зимовки.

Но нас ждали впереди еще более прекрасные впечатления. Подошли к острову Гран-Канария, остановились в порту Лас-Пальмас. И все три дня, которые провели здесь, мы без устали осматривали этот экзотический тогда для нас, благословенный уголок земли - его необычную природу, местные красоты и были просто сражены красотой местных испанок. Но в Лас-Пальмас для нас вступили в силу обычные для тогдашнего времени советские правила ходить по городу только втроем, чтобы, упаси Бог, нам не устроили какой-нибудь провокации. Кому мы были нужны? Тем более здесь, где жизнь была так непохожа на нашу своей естественной свободой, раскованностью, изобилием. Именно здесь мы уже начали думать, что надо привезти родным, близким, знакомым подарки, тем более что деньги у нас были, а разнообразие товаров и цены позволяли нам осуществить эту приятную задачу.

Потом на нашем пути был Гавр, где в один из дней стоянки для нас устроили экскурсию по городу. Дальше мы двинулись обычным путем - через проливы Ла-Манш, Па-де-Кале, Скагеррак... Но в Ленинград попали не сразу: был конец января - начало февраля и Финский залив был забит льдами. Пришлось идти в Ригу и там ждать, пока ледокол пробьет для судов путь к устью Невы.

В те годы о приходе в город корабля с членами антарктической экспедиции знал чуть ли не весь Ленинград. Да и на улицах вернувшихся полярников сразу узнавали по их необычному на фоне бледных ленинградцев загару: они же плыли долго, 35 суток, пересекали тропики, экватор и успевали загореть.

Вряд ли стоит говорить, как я был рад снова встретиться с родителями, с Дашей, которая еще жила у них. Я наслаждался жизнью в родном доме, среди привычной с детства обстановки, радовался встречам с друзьями. Только вернувшись в родной город, я по прошествии некоторого времени смог оценить всё, что пережил и перечувствовал за последний год, посмотреть на это другими глазами, как бы со стороны. Именно очутившись в нормальной, домашней обстановке, я стал по-настоящему понимать, насколько все-таки тяжел труд полярников, особенно зимующих в Антарктиде. Находясь там, занимаясь каждодневной работой, об этом особенно не задумываешься делаешь свое дело, принимаешь непростую ситуацию как данность, неизбежную в тех условиях.

Отпуск мне полагался большой, денег было приличное количество, поэтому я смог расплатиться с долгами за квартиру, помочь родителям, стал думать о покупке машины... Но полученный в Антарктиде материал требовал обработки, систематизации, и пора было возвращаться в институт. За время моего отсутствия в работе нашей лаборатории произошли некоторые изменения, связанные с тем, что в личной жизни Бориса Егорова кое-что произошло. У него начались неприятности из-за развода с женой и женитьбы на другой женщине, известной актрисе. Бориса даже вызывали в связи с этим в ЦК КПСС для серьезного разговора - как же так, герой, космонавт, знаменитость, а позволяет себе такое... Да, в то время и личная жизнь человека была чуть ли не регламентирована.

Кончилось тем, что Бориса лишили высокой должности, оставили ему только одну лабораторию. Мне же послали в Антарктиду радиограмму, чтобы выяснить, где я буду работать после возвращения. Я ответил, что остаюсь в лаборатории Егорова. Но когда я приехал и приступил к работе, наша прежняя программа, связанная с одновременным полетом в космос человека и животного, была свернута. С.П.Королев за год перед этим умер, поддерживать наш проект было некому, поскольку начались работы уже над другими программами. Готовились новые полеты в космос, и Борису поручили заниматься их медицинским сопровождением. Интересной работы для меня не было. Но пока я занялся тем, что стал обрабатывать материалы, полученные на станции "Восток", писал отчет. Ко мне не раз подходил мой прежний руководитель Леонид Иванович Какурин, предлагал вернуться к ним в лабораторию: "Мы продолжаем заниматься проблемами гипокинезии, есть интересные планы исследований. Подумай, может, вернешься?" У них действительно в это время начались эксперименты с водной иммерсией, то есть с помещением людей в бассейн. Сроки прежних наших опытов по пребыванию человека в постели, в горизонтальном положении тоже увеличивались и были доведены почти до года... Но я все не мог принять окончательного решения...

В различных занятиях, заботах, раздумьях незаметно пролетел 1968 год, наступил следующий... И вот в один из дней ко мне стремительно входит Борис:

- Юра! Послушай, у меня потрясающая новость! Я только что был в главке. И знаешь, я тебя продал!

- Кому?

- Не кому, а куда! Ты слышал про Хейердала?

- Конечно, читал про его плавания...

- Ну так вот! Он организует новую экспедицию на какой-то непонятной папирусной лодке и хочет, чтобы в этом плавании принял участие русский врач, но обязательно со знанием английского языка и с экспедиционным опытом. И еще с чувством юмора! Я был сейчас у Гуровского, у него лежит письмо от Хейердала, которое ему переслали...

Предыстория приглашения русского в экспедицию норвежского ученого уходит еще во времена Н.С. Хрущева. Во время своего визита в Норвегию он устроил там дипломатический прием, на который был приглашен и недипломат Тур Хейердал. На приеме Никита Сергеевич подошел к Хейердалу и со свойственной ему непосредственностью в общении спросил:

- А меня бы вы взяли в свою экспедицию?

- А что вы могли бы у меня там делать?

- Я умею приготовить вкусный борщ, поэтому могу быть поваром.

- Ну, если бы вы прихватили с собой еще и побольше икры, я бы вас взял, - отшутился Хейердал.

Окружение Хрущева приняло к сведению то, о чем он говорил со знаменитым ученым. И действительно, потом Хейердалу от имени Хрущева прислали целый бочонок черной икры.

Возможно, что об этом шутливом разговоре знал и тогдашний президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш, с которым Хейердал встречался, приезжая к нам в страну. Как потом вспоминал сам Тур Хейердал (в предисловии к моей книге о плаваниях на "Ра"), когда разговор зашел о будущих экспедициях норвежского ученого, Келдыш спросил его: "А почему бы вам не взять с собой в них русского?"

Поэтому именно президенту Академии наук Хейердал и направил письмо, в котором приглашал принять участие в задуманном им плавании через Атлантику, на сей раз на лодке из папируса, русского врача, обладающего теми качествами, о которых мне и поведал Борис. Тур исходил из того, что плавание предстоит трудное, экипаж будет интернациональным, люди друг друга пока не знают, возможны разного рода непростые ситуации. А юмор, шутки, смех всегда были лучшим средством снимать напряжение.

Из Академии наук письмо переслали в Министерство здравоохранения, где оно попало на стол Н.Н.Гуровскому. Николай Николаевич курировал наш институт, работая в министерстве в так называемом 3-м управлении. Если 4-е управление было "кремлевским", то 3-е занималось медицинским обеспечением предприятий среднего и общего машиностроения, среди которых было много закрытых учреждений, в том числе относящихся к космосу, к атомной промышленности. Поскольку наш институт тоже был закрытым, то Николай Николаевич, знавший космическую медицину, был нашим начальником в Минздраве. К нему-то и зашел Борис Егоров, когда Гуровский, просмотрев утреннюю почту, сидел в задумчивости.