Заметив, что Дженнак присматривается к пышным зарослям зелени и водоему, Чолла махнула рукой.
– В пяти полетах стрелы, у морского берега, есть еще один, побольше. Туда приплывают морские вестники. Ты мог бы взглянуть на них, но тот, что принес известия из Лимучати, уже странствует где-то в Бескрайних Водах. Я отослала его, когда с сигнальных башен заметили твой корабль. Через несколько дней отец узнает, что ты в Ибере и скоро отправишься к нему.
– Но ведь и ты могла бы…
Черноволосая головка Чоллы отрицательно качнулась.
– Нет. Кто я там? Четырнадцатая дочь сагамора… женщина, которую пытались отдать одиссарскому наследнику… пытались, да он не взял! Нет, мой вождь, лучше я останусь здесь. Здесь я - владычица Чоар! И в этой земле лежит прах моего супруга… Каким бы он ни был, он мой супруг, и другого я пока не нашла…
Останься, молили ее глаза, останься… Мы оба уже приросли к Риканне, и Одиссар, Коатль, Арсолана, Кейтаб уже не наше… Пройдет два десятка лет, или три, или четыре, и на месте Сериди воздвигнется город, огромный город, и дворец с кецалем над высокими вратами затеряется в нем, ибо город тот будет не эйпоннским, иберским… нашим городом… таким же, как Лондах в твоей Бритайе… Останься! И завтра же другой морской вестник поплывет в Лимучати, и в сумке из прочной ткани, непроницаемой для воды, будет лежать послание - о том, что сахема Бритайи и подругу его, иберскую владычицу, дела Эйпонны не волнуют. Останься!
Кто знает, верно ли прочитал Дженнак не сказанное и не услышанное, только в горле у него пересохло, а виски оросила испарина. Тридцать лет минуло, и был он теперь не юношей, лишившимся первой своей любви, а опытным мужем, одолевшим, как тайонельский лосось, перекаты страданий и стремнину горя. Но и Чолла была не та - не капризная девушка, чаровавшая его красотой, шептавшая ему: когда мы будем править в Одиссаре… Оба они стали мудрей, и оба понимали: лишь глупый барсук дважды сует нос в одну и ту же ловушку.
Копыта лошадей зацокали по розоватому граниту дорогие. Чолла вздохнула. Дженнак, отерев пот со лба, пробормотал:
– Хотелось бы мне посмотреть на твоих морских вестников. Сколько их у тебя?
– Двое, мой вождь, двое. Один цвета Коатля, другой оттенка Мейтассы.
Они медленно ехали по дороге, на удивление безлюдной в этот полдневный час. Потом, обернувшись, Дженнак различил нескольких всадников - там, где дорога сворачивала, следуя вдоль речного берега, и терялась среди апельсиновых рощ. Были, вероятно, и другие стражи, то ли охранявшие их в холмах, то ли следившие, чтобы повелительнице и гостю ее не мешали. За рекой лохматые полунагие пастухи крутились у табуна, запрокидывали головы, отхлебывая из бурдюков, но не пытались подъехать к воде и не глазели на светлорожденных. Это казалось Дженнаку странным: он помнил, что иберы народ горячий и неистовый, любопытный и склонный уважать лишь силу; подогретые же вином они уважали лишь самих себя.
Но Чолла, видимо, смогла внушить им нечто большее, чем уважение - скорей всего, тот благоговейный страх, который вызывает у людей суеверных все непонятное и таинственное. В самом деле, шли годы, а она не старела и не теряла ни своей красоты, ни энергии и сил, а значит, время лишь подтвердило, что огненосная Мирзах и прочие иберские боги считают ее своей избранницей. Тут, в краях беззаконных, среди диких племен, божественная помощь была необходима и как бы подменяла собой сетанну, создавая ореол власти; и кто ведает, смогли бы Чоар и Ут объединить половину страны, если бы не покровительство Мирзах? А ведь Чолле пришлось шагнуть еще дальше, чем покойному супругу; Ут Лоуранский, не мудрствуя, сек головы непокорным князьям и громил их дружины, тогда как жена его посягнула на рабство - и выиграла этот бой. Теперь в Ибере не было невольников, но лишь солдаты, кичившиеся своим благородным ремеслом, и все остальные жители, коих кормили земли и воды, точно так же, как одиссарцев и арсоланцев.
Быть может, стерегущие табун пастухи знали об этом? Знали, кто избавил их от участи двуногого скота? Быть может, они испытывали не только страх перед владычицей Чоар, но и благодарность к ней?
Серый жеребец, следуя за рыжим, свернул с каменных плит на грунтовую дорогу, огибавшую Сериди с южной стороны. Всадники проехали мимо круглого бассейна и кустов, от которых тянуло сладкими цветочными запахами, мимо низких скамей, вырезанных в форме лежащих ягуаров и и свернувшихся клубком волков, мимо конюшен, птичников и прочих служб, примыкавших к стене замка; наконец перед ними раскрылся океан, мерцавший серебристыми всполохами под жарким послеполуденным солнцем. Западное побережье Иберы было не таким изрезанным и скалистым, как восточное, ибо над ним потрудились быстрые реки, обильные дожди и океанские приливы, с течением лет размывшие камень, перемоловшие его в гладкую округлую гальку, что покрывала берег на половину полета стрелы. Галечные пляжи серпом охватывали небольшой заливчик, посреди которого качался на мелких волнах растопыривший балансиры "Хасс", выглядевший весьма внушительно в сравнении с лодками, плотами и юркими узкими суденышками иберов. Корабль готовился к долгому плаванию по Бескрайним Водам; Дженнак видел, как с плотов поднимали на борт сосуды с вином и пивом, корзины с сушеными фруктами, мешки с зерном, запасы дров и длинные дубовые ящики, полные серебряных слитков. Пища и питье предназначались команде, а серебро "Хасс" должен был доставить в Лимучати и сдать по описи арсоланским чиновникам. Судя по количеству ящиков, иберские копи были поистине неистощимы, и серебристый поток, текущий от Риканны к Эйпонне уже тридцать лет, не собирался показывать дно.
Грунтовая тропка шла вдоль берега, упираясь в широкий короткий канал, перекрытый со стороны моря бронзовыми затворами. С другой стороны канал заканчивался у огромного овального водоема - две сотни шагов в длину, сотня в ширину - обсаженного деревьями из Лизира. Кроны их были на редкость густыми и плоскими, как простертые над землей опахала, и высаживали их в тех местах, где требовались прохлада и защита от жаркого солнца.
На краю бассейна Чолла остановила своего жеребца и сощурилась.
– Вот они! Видишь? Играют… У самого канала… Вон там!
Но Дженнак уже заметил спины двух морских тапиров, черного, как горючий камень, и беловатого, скользивших у самой поверхности воды. Белый казался покрупнее, но и черный был велик, не меньше девяти локтей в длину, с горизонтально посаженным хвостом и мощными плавниками. Ни один корабль не мог угнаться за этими животными: самый быстроходный драммар пересекал Бескрайние Воды за двадцать пять дней, тогда как морским тапирам требовалось на это не больше десяти.
На своих земных собратьев они походили только плотной безволосой кожей, удлиненным рылом, напоминавшим тапирью морду, да еще тем, что жабр у них не имелось, а кровь была теплой и красной, как у самых обычных животных. Во всем же остальном эти два племени, сухопутное и морское, являли полную противоположность. Четвероногих тапиров отличал меланхолический склад характера; питались они травой, были апатичны, покорны, довольно медлительны и глуповаты. Морских же обитателей боги одарили игривостью и веселым нравом, быстротой движений, выносливостью и несомненным умом. В некоторых делах - касавшихся, скажем, охоты, схваток с акулами и большими осьминогами - они вели себя столь же разумно, как люди: собирались на совет, держали неслышимые человеческому уху речи, подчинялись своим вождям, устраивали облаву и сражались как подобает воинам, не отступая и не щадя своей жизни, чтоб добраться до акульих потрохов.
Принадлежали они к различным кланам и отличались размерами и формой тел, а также цветом кожи - черной, жемчужно-серой или почти белесой, оттенка припорошенных пылью снегов. Одни их племена предпочитали оставаться в теплом Ринкасе, в мелких водах у берегов Серанны и Юкаты, на кейтабских отмелях и в заливах Иберы; другие, более непоседливые, являлись кочевниками и, подобно гигантским морским змеям, странствовали в океанах и морях, огибали континенты, охотились, размножались и умирали повсюду, где твердь земная уступала место соленой воде. Случалось, хоть и нечасто, они дружили с людьми и подчинялись им, загоняя в сеть рыбьи стаи или спускаясь ко дну вместе с ныряльщиками за жемчугом; самых же сообразительных хитроумные арсоланцы приучили переплывать океан и нести послания в особых сумках. Дженнак не ведал ничего о тайном искусстве дрессировки морских гонцов, но относился к ним с симпатией; эти странные рыбы - или звери? - казались ему сродни соколам и грохочущим барабанам, переносившим вести за тысячи тысяч локтей. И они одолевали соленую жидкую стихию, столь обширную, что для крылатых посланцев она была недоступна, как бездны Чак Мооль!
