Не раз доводилось мне слушать чтение молодого Сельвинского в аудиториях МГУ, в большом зале Политехнического музея, где его однажды, по тогдашней традиции, выбрали "королем поэтов"... Скульптурно могучий, крепкий, мускулистый, похожий на персонаж из песни "Ничего не случилось, пожалуй..." ("Молодой, золотой, загорелый..."), он стоял на эстраде в блузе-венгерке, с густой черной челкой на лбу и его "звучащий в бронзе тембр и тон, великолепный баритов" шел от сердца поэта к сердцам слушателей. Стихотворение о юности, где каждая строка с ее намеренными разрывами и паузами дышала безудержным счастьем молодости, он читал упоенно, с восторгом юности, у которой все впереди.
Как известно, лирикой обычно начинается творчество любого поэта. Именно в ней прежде всего запечатлен идейно-эмоциональный слепок его мироощущения. (Оттого мы и говорим: лирика Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского, Есенина...) И все же в чем неведомая сила, тайна всепроникаемости лирики? Каждый из крупных поэтов задавался таким вопросом, стремился найти и находил свой ответ, который, однако, не становился и не мог стать всеобщим. Не случайны строки Маяковского: "Нами лирика в штыки неоднократно атакована, ищем речи точной и нагой. Но поэзия пресволочнейшая штуковина; существует и ни в зуб ногой..."
Лиризм каждого крупного поэта - неповторимое пер-вооткрытие. В то же время лиризм любого настоящего поэта всегда благороден, человеколюбив.
Для Сельвинского лирика - цель откровений, исповедей, зарубок памяти и сердца, где каждое звено, однако, живет и само по себе, как целостный организм...
В лирику поэта входит весь жизненный опыт, зачастую как ощущение опыта исторического. Для Сельвинского в этом сложном соцветии навсегда важными оставались переживания детства..Он однажды написал: "Я глубоко убежден: первые детские восприятия, как бы наивны они ни были, не только закладывают в душе художника основные черты "го поэтического характера, но и мощно звучат в нем в течение всей жизни" [Ч. Сельвинский. Стихотворения. Вкратце о себе. Вступление к сборнику. Гослитиздат, 1958 г., с. 7.].
Немаловажно и еще одно неожиданное признание поэта, которое имеет прямое отношение к сборнику лирики:
"Кстати, читателям, незнакомым с моим творчеством, должен сказать, что я не принадлежу к чиелу лирических поэтов. Поэтому стихотворения, напечатанные в этой книжке, - только острова на пути моей поэзии. Конечно, и острова дают представление о материке, но именно представление, а не понятие. Вот почему, если кому-либо захочется путешествовать в мире моих образов, советую прочитать эпические поэмы: Рысь. Улялаевщина. Записки поэта. Пушторг. Арктика. И трагедии: Командарм-2. Пао-Пао. Умка - Белый Медведь. Рыцарь Иоанн. Орла на плече носящий. Читая Фауста. Ливонская война. От Полтавы до Гангута. Большой Кирилл" [Там же, с . 8].
Разумеется, знакомство с главными произведениями поэта дает более полновесное и всеобъемлющее представление об его творчестве и проникновенней раскрывает глубинные течения его лирики. И все же, хотя сам Сель-винский не считал себя лириком, на наш взгляд,лиризм составляет существеннейшую черту его ПОЭЗИИ. И в эпосе, и в драматургии лирика не соседствует с эпическим, а пронизывает всю их ткань, как вторая система кровообращения. И в стихах, представленных в этом сборнике, ощутима насыщенность сокровенными раздумьями о человеке и человечности, "о времени и о себе", как живой его частице. В лирике поэт, обращаясь к любой, давно открытой поэтической форме, улавливает ее неисчерпаемость, ищет в ней новые возможности, сопричастные его поэтической индивидуальности...
Пройдя через различного рода "лабораторные" эксперименты и "опыты" с разнообразнейшими говорами, интонациями, ритмическими перепадами и т. п., поэт пришел к утверждению глубинной простоты. Еще в 1936 году он писал: "Где взять мне той чудесной простоты, которой требует моя эпоха? .."
А в одной из статей Сельвинского (1962) мы читаем:
"Что касается меня лично, то я уже давно перерос стадию экспериментаторства: мастерство ушло у меня в кончики пальцев. От формы я требую только одного:... в лирике совершенной простоты: никакого искусственного украшательства, никакой техники ради техники - только точность в передаче глубинной точки любого подлинного чувства".
Но одновременно, будучи прекрасным педагогом-наставником нескольких поколений молодых стихотворцев, Сельвинский не забыл добавить к рассказу о собственном опыте примечательные слова новатора: "Такой простоты нельзя требовать от молодежи. Молодость должна перебродить и, если хотите, "перебеситься", иначе она никогда не созреет и с младенчества превратится в "пай-старичков".
В этом сборнике поэт виден как бы на всех ступеньках его лирического бытия, начиная с детства и далее в грозные, трудные, боевые годы становления страны социализма. Все это по-своему преломилось в лиризме ощущений и раздумий, связанных с вечными темами - любви, жизни и смерти, войны и мира. Здесь же стихи об искусстве, о месте поэта в народной судьбе, в борьбе за победу разумного, доброго, вечного... В этой связи несколько слов о стихах, навеянных встречей поэта с зарубежными странами, и специально о цикле "Война"...
Хотя довольно долго Сельвияскому ставили в упрек, что он-де "западник", встреча поэта с заграницей (в 1935 году) не стала для него лирическим "звездным часом", не раздула искорки вдохновения в пламя поэтических откровений. Пожалуй, лучшие в этом цикле два-три стихотворения о Японии да еще цикл стихов о Франции, где как бы невольно в центре оказалась перекличка с Маяковским. Заграничные стихи Сельвинского совершенно в ином регистре, нежели стихи Маяковского с их ярким и сильным публицистическим накалом, с обнажением напрямую антагонизма двух социальных полюсов планеты. У Сельвинского социальный смысл и пафос негромки. Они как бы вплавлены в характеры и портреты лирических героев - будь то японский башмачник или персонажи французского цикла "Лувр". Перекличка с Маяковским возникла на иной орбите, как внутренний, полный горечи и страсти диалог двух поэтов о поэзии, о жизни и смерти, об их дружбе-вражде. Череда лет мощным течением снесла налет давних групповщинных "конфликтов", но оставила нетленной, словно возродила из пепла с новой силой юношескую любовь Сельвинского к своему старшему другу Маяковскому (Hotel "Istria").
