Каким образом вручаемые предметы могли способствовать контакту между носителем санкции и покровителем, мне не совсем ясно. Возможно, они имели чисто ритуальный смысл, а мог следил за состоянием объекта-избранника благодаря горсти заброшенных поплавков и СП-диагностике. Тем более, что личный контакт, даже между немогом-избранником и могом, – вещь очень редкая. Ни в одной из практик, за исключением практики санкции, мог не называет себя немогу и вообще ничего не объясняет, разве что наставляет кого-нибудь нравоучительной попаданой. Но даже и в случае санкции непосредственное явление мога – «лицом к лицу» – выглядит скорее исключением, чем правилом. «Негоже немогу видеть мога живого», как выразился Бет.

Полагаю, что основная причина тут кроется в психологии немогов. Все, что увидено «живьем», воочию, в особенности неоднократно, теряет часть своей ауры для человека. Нужный эффект улетучивается, даже если сила, даваемая санкцией, реальна и ощутима.

Быть может, знаменитый Фома, требовавший возможности вложить свои персты в раны христовы для надежного уверования, не получил желаемого подтверждения еще и потому, что вложение перстов привело бы, конечно, к «убедительности», но не привело бы к вере. Насколько мне известно, опыт практики санкций полностью это подтверждает. Активное личное соучастие неизменно уменьшало поступление фимиама (производство благодарственных ритуалов и жестов) и нисколько не способствовало сохранению завета.

Именно поэтому постепенно стали преобладать косвенные явления: показы знамений и себя через знамения.

Интенсивная ката подготавливает площадку для знамения. Трещат и ломаются ветви деревьев, дребезжат стекла; иногда находящийся в катапраксии мог осуществляет часть сброса (очень незначительную) в полость сердца избранника, вызывая аритмию сердечной мышцы, непосредственно производя тем самым подобающее ситуации волнение.

Если у избранника нет под рукой культового предмета, катапраксия может затянуться, принять более «грозный» характер и, наконец, заканчивается собственно знамением, например, завихрением столбика пыли, который на какое-то время зависает в воздухе, приближается к немогу и рассыпается у его ног. Предварительно из глубокого СП мог считывает желание подопечного и теперь доводит до сведения избранника свою волю, придвигая в вихревом столбике записочку («письмена»), направляя посланца с изъявлением воли мога – тут чаще всего используется стажер, но бывает, что зачаровывается и подсылается первый попавшийся немог, являющийся, в таком случае, «ходячими устами мога живого», – и т.д. Практика санкций вообще и, особенно, явлений, овеяна духом театрализации, вероятно, моги реализуют таким образом какую-то экзистенциальную нехватку, поскольку вкус к жизни могам не только не чужд, но и решительно отличает их от всяких проявлений доморощенного аскетизма (хотя данный параметр различается по могуществам – например, в Одесском Могуществе диапазон культивируемых витальных состояний куда уже, чем в сосновополянском или василеостровском). Инсценировки явлений ближе к искусству, чем аспекты других практик. Постановка знамений именно потому и приняла свой нынешний экспрессионистский вид, что этим решается двойная задача: мог восполняет себе нехватку приключенческого, зрелищного начала бытия, и одновременно осуществляется точная адаптация к психологии немогов (максимизация эффекта).

Красивы явления Гелика: он поджигает куст или траву, используя «дальнобойный пирокинез» (весьма сложная практика, достигаемая катой из ОС), и так является немогу в знамении сухой горящей растительности, окутанной дымом. Поскольку состояние неможества характеризуется тем, что очевидности (оче-видности) предпочитается до-казательство, т.е. нечто, предъявляемое по частям, и соответственно лицезрению предпочитается умозрение, практика санкции обычно оставляет зазор для толкования.

Может показаться странным состав завета. За исключением требования о несотворении кумира, объясняемого вполне понятной ревностью дающего санкцию, все остальные условия контракта касаются сугубых мелочей, наподобие «не носить зеленого в одежде». Но и в данном случае некий архетип заветной санкции выкристаллизовался из опыта практики.

Во-первых, требования, акцентированные произвольно, снабжены надлежащей мерой абсурда. Они несут на себе личную печать, завиток воли мога, дающего санкцию. Исполнение полюбившейся могу мелодии жестов и ритуалов является своего рода пересозданием мира по прихоти, вписыванием в картину бытия какого-то персонального «да будет так». То есть здесь происходит чистая манифестация именно собственной воли, а не какой-то «высшей воли», которую предстоит познать и принять как задачу. Стало быть, дающий санкцию ставит свою неповторимую монограмму на глине – при этом, конечно же, мир, о котором было сказано «хорошо весьма», низводится до уровня полуфабриката, сырья, т.е. глины. Ясно, что для чистоты желания, как оно проявляется в Основном Состоянии, не может быть более сильного мотива, чем запечатлеть уникальность своего присутствия и тиражировать его вдоль по измерениям Вселенной. Отсюда все экзотические выборки или выдирки из набора равновозможных человеческих установлений типа «не есть свинины», «осенять себя перстом» и т.п. И можно представить себе, как резонирует душа мога-покровителя, когда носитель санкции распространяет выборку среди своих присных. Проповедничество и миссионерство напрямую не указывается в завете, но получивший санкцию и уже знающий о покровительствующей силе склонен и сам воспользоваться частью моральных процентов, вербуя себе адептов. Так личная монограмма мога, отпечатанная на нем, расходится концентрическими кругами и возвращается к могу как незримая, но очень важная составляющая фимиама. Завиток воли, размножающий себя в орнаменте прилегающих будней.

У меня есть давняя задумка, очень дорогая для меня и утвержденная внутренним решением воли. Друзья и знакомые, с которыми я делился «завитком», посмеивались или пожимали плечами. Однажды я изложил, по какому-то наитию, суть дела Раму:

– Если я однажды разбогатею – ну, скажем, получу нобелевскую, я обязательно создам фонд Бу-поощрения.

– Чего?

– Ну, знаешь, у шведов и, кажется, у датчан есть имя Бу, кстати, довольно распространенное. Вспомни такие специфические сочетания – Бу Ларссон, Бу Карлссон...

– Угу.

– Так вот. Я желаю видеть сочетание этого имени с русскими фамилиями. Я хочу, чтобы появился Бу Петров, Бу Иванов, Бу Сидоров – и так далее, и чем больше, тем лучше. Для этого мне и понадобится солидный фонд поощрения. Фонд будет предусматривать выплату специальных премий всем гражданам, имеющим фамилии, оканчивающиеся на «ов», «ев», «ин», которые при этом являются обладателями имени Бу. Я рассчитываю, что немало родителей захотят таким образом обеспечить будущее своим деткам. Понятно, что на всех не хватит, получат первые, – но импульс сработает – а дальше уже можно рассчитывать на простое воспроизводство...

Проект Раму понравился: «Одобряю, круто берешь». При этом Рам нисколько не удивился – я думаю, потому, что траектория воли мога часто пересекает подобные перекрестки.

Однако странный состав завета объясняется не только пригодностью иррациональной выборки для воплощения причудливого завитка воли. Дело в том, что даже самые непритязательные запреты, если они оформлены в виде обязательства, становятся для немогов тяжелы. Я припоминаю несколько случаев, когда немог утрачивал санкцию из-за сущего пустяка, вроде появления «зеленого» в одежде.

Вообще практика санкций может с успехом выполнять роль экспериментального человековедения. Любопытно (и поучительно) наблюдать, как культурные и культовые установления, имеющие многовековую историю, вновь возникают, будто впервые, в отношениях между носителем санкции и могом-покровителем. Постепенно, как бы сама собой вырабатывается детальная практика культа – избранник, демонстрируя силу, привлекает новых адептов – или, что бывает реже, глубоко утаивает источник силы даже от самых близких. Что касается могов, заключивших завет, то, вероятно, первый вариант для них предпочтительнее, но есть любители и второго; Лагута даже включал в завет условие сохранить откровение в тайне.