Оказалось, что общение с врачом усилило ее страхи. Занимаясь ее случаем, он нарушил принцип конфиденциальности, которого придерживался бы, имея дело с "обычным" физическим недугом, возможно, потому, что и его самого пугало ее состояние. Он поделился своими впечатлениями с ее мужем, и они часто встречались, чтобы поговорить о ней. Муж получил разрешение часто приходить к врачу и консультироваться, не пойдет ли во вред жене та или иная деятельность. Все это, конечно, заставляло женщину усомниться в своей собственной способности справиться с ситуацией.
Решающим ударом, повергнувшим ее в панику, стал строгий график приема успокоительных средств, рекомендованных врачом. Хотя лекарства приносили ей какое-то облегчение, в конечном счете они лишили ее последней уверенности, что она сможет должным образом разобраться в происходящем вокруг нее. Когда же после приема всех назначенных транквилизаторов состояние женщины ухудшилось, ей посоветовали обратиться за помощью к психиатру. Врач, направивший ее к нам. был сильно потрясен этим случаем из своей практики и позже в неофициальной записке сообщил, что в конце концов понял, что неумышленно способствовал интригам ее мужа.
К этому моменту только на работе ее не одолевали сомнения в своих способностях и оценках. Женщина противилась предложениям мужа, друзей и врача взять отпуск, которые заявляли, что она, вероятно, слишком много работает и нервничает из-за детей в школе.
В первые месяцы брачной жизни половые отношения с мужем доставляли ей удовольствие. Однако после переезда на ферму его родителей секс стал ее страшить и вызывал лишь отвращение. Ей было очень стыдно таким образом отвечать мужу на его доброту. Он же, видя ее состояние, проявлял по отношению к ней еще большую заботу и внимание. Теперь он никогда не оставлял ее дома одну; он отказывался от любой деловой поездки, чтобы быть с ней. Когда она сказала, что боится сойти с ума, он предложил ей довериться ему, так как женатые люди не должны ничего скрывать другу от друга, уверяя ее, что, в чем бы она ему ни призналась, он поймет ее. Такое заявление мужа еще больше ее озадачило, поскольку она не представляла, что сказать ему или что он предполагает услышать.
Таковы были данные, которые молодая женщина сообщила нам при первых собеседованиях. Мы решили порекомендовать ей курс психотерапии. Два года еженедельных сеансов пошли нашей пациентке на пользу. В первые часы лечения она, а через нее и муж, обрушили на нас град вопросов. Следует ли ей продолжать работать на том же месте? Можно ли ей самостоятельно водить машину? Следует ли мужу оставлять ее ночью одну? Нужно ли говорить матери, что она ходит к психиатру? Следует ли ей обратиться к врачу по поводу беспокоящих ее сердцебиений?
На каждый из таких вопросов я реагировал просто, но твердо, заняв традиционную нейтральную позицию врача. Я указал ей, что это те вопросы. решать которые должна не ее мать, врач или муж, а она сама. Когда женщина попросила выписать ей лекарство на тот случай, если она вдруг будет нервничать или почувствует слабость, я заверил ее, что она справится с подобным состоянием своими собственными силами, точно так же, как делала это раньше в тяжелые для нее времена, когда рассталась с домом и когда умер отец.
Как и следовало ожидать, пациентка сначала с недоверием отнеслась к такого рода лечению и расценила наши рекомендации как проявление равнодушия и безразличия. Однако больше всего жаловался муж, громогласно заявивший, что не собирается спокойно смотреть, как его жена мучается из-за отсутствия медицинской помощи. Он выяснит, в чем тут дело, и отвезет жену в лучшие клиники страны. Но сама пациентка воспротивилась его решению, и лечение не было прервано. Ей было отказано в просьбе назначить дополнительные консультации, если она почувствует страх. Точно так же не поощрялись и телефонные звонки, когда пациентка хотела, чтобы ее успокоили и подтвердили, что встреча с врачом состоится.
Со временем женщина осознала очень важную для себя истину, что в своих повседневных делах только она располагает необходимой информацией, чтобы принимать решения и поступать согласно им. Все остальные - психотерапевт, муж, мать, врач - поступали вероломно, если пытались лишить ее функции решать все самой, даже если она просила или требовала от них такого рода помощи.
Осознание этой истины заставило пациентку отказаться от излишней погруженности в прошлое и разобраться в своем нынешнем затруднительном положении. Она поняла, что ей отвели роль беспомощного человека, хотя в этом не было прямой необходимости. Чувство благодарности к мужу сменилось более реалистичной оценкой симбиоза, в котором они оба участвовали. Наконец, она позволила себе осознать эмоциональные затруднения своего мужа и то, какое отношение они имеют к ней. И тогда она поняла, что он тоже боится темноты и боится расстаться с домом и, что важнее всего, от также испытывает потребность быть рядом со своими родителями. Муж стыдился этой своей незрелости и приписывал ее жене. Он скрывал свою собственную потребность в родительской опеке, пользуясь каждой возможностью указать жене на ее беспомощность, истинную или воображаемую И ее уже возмущал тот факт, что основными ласковыми словами у него были : "Ты моя малышка".
Теперь, когда в сумочке у нее больше нет таблеток, она активно управляется со своими делами. Женщина остается одна дома и уже не боится сойти с ума и попасть в психиатрическую лечебницу. В отношениях супругов появился благоприятный для брака холодок, и произошла переоценка ролей и режиссуры. Теперь из-за стрессов, вызванных этой перестройкой, лечение может потребоваться ее мужу.
Именно тогда, когда потеряно свое "Я" или когда прервана связь с "Я", и возникает отчаянная потребность в "другом человеке". В этом случае пребывание в одиночестве становится особенно страшным, так как дома в буквальном смысле нет никого. Дом пуст потому, что пуст человек. Вот трагическая ирония положения жены служащего корпорации. Ее бранят за боязливость и зависимость, и все же ее выбирают именно потому. что она несамостоятельна. Самой ее восхитительной чертой считается самоотверженность, но как только у нее обнаруживаются признаки утраты своего "я", ее относят к категории трудных и эмоционально незрелых женщин.
Сам образ жизни в корпоративном обществе диктует, чтобы она жила только мыслями и интересами мужа, и при этом подавляла личные стремления или искания. На любое проявление заинтересованности в других людях или удовольствие от общения с ними налагается запрет. И при этом женщина не должна бояться оставаться одной или чувствовать себя одинокой, когда мужа нет дома.
Лихорадочное переселение в пригород вдобавок ко всем несчастьям женщины отрезало ее от общественных и культурных центров. Пригород похож на больничный изолятор, ограничивающий любой, кроме самого поверхностного, контакт с людьми и лишающий пациентов активности города. Убегая от черных и бедных, мы создали пригородный социальный голод. Расстояние, разделяющее нас с обществом и культурой, стало фактически предметом нашей гордости. Чтобы избежать возможности ограбления, мы выбрали себе уединение, которое, вероятно. больше вредит нашему рассудку, чем любой грабитель.
От этих лишений страдает не одна жена служащего корпорации. Они навязываются детям, которые живут слишком далеко от маршрутов общественного транспорта, чтобы добраться до библиотеки или музея, не говоря уже о кинотеатре или спортивной площадке. Эта нехватка подвижности душит любое чувство независимости. Тяжкое бремя водителя ложится на плечи жены, которая потом удивляется, почему ее дети такие несамостоятельные. Разлученные с "живыми" людьми, подлинным искусством и общественными мероприятиями, мать и дети обращаются к телевизору, постепенно устраняясь из практической реальной жизни и отдавая предпочтение этому его заменителю, посреднику. Какой же дерзкой кажется фраза диктора телевидения (как того требует закон): "Это репортаж с места событий в Нью-Йорке".
