- Ты, влагере, еще никого не оплодотворил, потому до сих пор еще жив, не заклеван досмерти, - рассмеялась Катя довольно злобненько.

- Мы, кажется, ругаемся? - спросил Владимир Георгиевич.

- Вроде того. Прости, это я сдуру затеяла. Почему ты сбросил скорость? Боишься погибнуть, так никого и не оплодотворив?

- Нет, не хочется гибнуть, ругаясь с тобой. После того, что случилось на обочине, какая была бы радость разбиться всмятку, чтобы наши с тобой оторванные руки и ноги перемешались. А теперь ты еще, поди, укусишь меня при последнем издыхании.

- Как вы разговариваете с княгиней, отец-основатель!

- А вы, ваше высочество, полагаете, что князья стоят выше отцов-основателей? Ошибаетесь! Не было бы меня - не было бы и княжества, вы бы с его высочеством не были б никакими высочествами, оставаясь простыми «новыми русскими». Прелестно! И катались бы вы банально по Кипрам и Таиландам, профукивали денежки на смех аборигенам. тоска!

- Прости, влагере. Не сердитесь, отец-основатель, я больше не буду. Я люблю вас.

- То-то же! Прибавлю скорость.

И все-таки они и не разбились насмерть, и не успели к рассвету добраться до княжества. Когда свернули с шоссе на проселочную дорогу, гнать стало невозможно - и впрямь глупо перевернуться на проселочной и сломать руку или ногу.

Выехав из леса на широкое поле, лежащее к югу от княжества, увидели первые лучи солнца, выпрыгнувшие на востоке за холмами на правом берегу Волчицы. Под голубым куполом неба разворачивалась дивная панорама строящегося государства, а на Ярилиной горке собрались все его подданные, чтобы поклониться явлению солнца, и некоторые, уже воздав молитвы, спускались к реке - совершить священное утреннее омовение.

- Она готовится стать матерью.

- А я готовлюсь стать отцом.

Он проснулся с первыми лучами рассвета и с удовольствием обнаружил себя в электричке в облике Василия Васильевича Чижова, ибо пять минут назад ему снилось, будто к нему пришел алкаш-сосед по лестничной площадке Андрюха со словами: «Я должен сделать вам весьма важное заявление. Это я убил президента Кеннеди». Там, во сне, Василий с ужасом осознавал, что он уже не Чижов, а Чарли Роуз, следователь по делам убийств города Далласа, штат Техас. И теперь какое же это было счастье видеть, что Даллас остался позади, во сне, и он опять Василий и едет в Радоницы, к батюшке протоиерею Василию встречать Пасху.

Он принялся гадать, почему могла присниться такая дрянь под утро Великой пятницы, после вчерашнего замечательного вечера, ночного разговора с Ладой и сегодняшнего упоительного утра. Должно быть, потому, что, встречая Андрюху в подъезде вдрызг пьяным, Василий всякий раз думал о нем отрицательно, как о безнадежно пропащем. Гордыня ты, гордыня! Вот этак накажет Господь за гордыню, и впрямь очнешься в одно прекрасное утро несчастным америкашкой в штате Техас.

Вспомнилось, как вчера Белокуров рассказывал про писателя Коняева, у которого были два соседа по лестничной площадке, один всю жизнь пил, другой

- богатства копил, у одного, кроме раскладушки, в доме ничего, хоть пустой бутылкой покати, у другого - ультрасовременная техника, мебель, все такое прочее; и вот однажды того, который копил, подчистую обворовали, все из квартиры вытащили, он стоит на лестничной площадке, нервно курит, а этот, который пил, поднимается по лестнице и говорит: «Вот видишь? А водочка-то - во мне!»

«Да, - усмехнулся Василий, глядя в окно электрички на скачущий справа по верхушкам деревьев рассвет, - а водочка-то - во мне!»

Он стал думать, какой в этом заключен глубочайший смысл. Накопление овеществленного и неовеществленного. Только вместо водки должно стоять нечто высшее. Вчера вот он водку не пил, хотя до смерти хотелось выпить в честь такого редкого гостя. Бог ты мой, он вчера познакомился с самим Белокуровым! И все же хорошо, что не пил. Сейчас бы мучился от похмелья, которое по-турецки называется мухмурлук, как сообщил вчера Белокуров. «Господи! Благодарю Тебя, что не попустил мне нарушить пост!»

И почему это современные писатели если описывают электричку, то она у них всегда замусоренная, с непроглядными, тусклыми окнами, с загаженными сиденьями, вонючая? Вот сейчас едет Василий Чижов из Москвы в Тверь - электричка новенькая, сиденье к сиденьицу, деревянные, свежеотлаченные, пол чистый, пахнет уютно, стекла сияют, в них рассвет блестит. И все потому, что он вчера сдержался и не пил, не оскоромился, ночью так хорошо поговорил с Ладой, а утром прошелся пешочком по спящей Москве от дома до самого Ленинградского вокзала, который так почему-то до сих пор и не переименовали в Петербургский.

Василий Васильевич расплылся в улыбке, вспоминая вчерашние разговоры с Белокуровым. Неужели они теперь станут друзьями? Даже и не верится. Уходя, Белокуров сказал, что ему необычайно понравилось у них в гостях и он теперь будет часто приходить. Он ушел в половине первого ночи. Когда Лада, проводив гостя до такси, вернулась и навела порядок, они легли и стали говорить о своем самом сокровенном, мечтать. Надо же, им уже не по семнадцать лет, а они все еще мечтают. У них одна общая мечта, которая непременно когда-нибудь сбудется, нужно только не отчаиваться и молиться, верить и ждать великой милости.

Так они и промечтали до трех. В три Василий встал, собрался, поцеловал засыпающую жену и отправился в дорогу, желая попасть на первую электричку, отъезжающую в Тверь ровно в пять. Он обожал эти утренние часы, пустые московские улицы - единственное время, когда в любимом, но измученном городе можно дышать и чувствовать гордость за то, что ты - москвич. Ночь была холодная, и он шагал быстро, стараясь не продрогнуть. Возле Дмитровского моста вспомнил, как он однажды страдал здесь от плохой водки, выпитой в общежитии Литературного института, запомнившегося ему как нечто и богемное, и безобразное одновременно. Проходя мимо детского парка на Бутырской, согрелся воспоминанием о своей единственной в жизни дуэли. Это была прекрасная дуэль! И она происходила на следующий день после того, как он очутился у Лады.

Это были самые лучшие воспоминания в жизни Чижова. Пять лет назад она впервые появилась в Коломенском, ведя экскурсию - туристов из Франции, щебеча на своем птичьем галльском наречии; он влюбился в нее и сразу забыл, но, когда она через какое-то время привела еще одну экскурсию, вспомнил и влюбился повторно. Он даже осмелился подойти, заговорить, привлечь внимание к своей необыкновенно образованной персоне и подарить исторический журнал, в котором только что вышла его первая статья - о соколиных охотах при царе Михаиле Федоровиче. В третий раз он пригласил ее в консерваторию слушать Пятую симфонию Малера, и она не отказалась, пришла, и он провожал ее до дома. Через неделю он повел Элладу Юрьевну в Дом ученых, где он делал короткое десятиминутное сообщение на конференции «Современное прочтение Карамзина», посвященной 225-летию со дня рождения великого историка. После конференции пили за Карамзина и против, дело происходило там же, в Доме ученых, в ресторане. Талантливый, но спивающийся медиевист Доброходов, до недавнего времени - пока не начал спиваться - слывший за донжуана, недвусмысленно заглядывался на девушку своего приятеля Чижова и даже тайком полюбопытствовал у Василия:

- У вас уже все схвачено или только на этапе накопления объективных условий и предпосылок?

- У нас с ней уже сложился общинный строй, - ответил Чижов. - А если ты не перестанешь мозолить ее взглядом, сложатся предпосылки дать тебе в челюсть.

Доброходов осознал сказанное Василием, и взгляды, бросаемые им в сторону Эллады, утратили соблазняющую окраску. Лада, почувствовав это, стала раскованнее и даже предложила тост за Бомарше, потому что, как оказалось, если перевести на французский язык фамилию Доброходов, то как раз и получится - Бомарше.