Через несколько минут в номер вкатили сверкающую тележку с пивом, крабами и хрустальными стаканами. Поклонившись, слуга исчез. Темный «Риддер Донкер» и в самом деле оказался весьма приличным варевом, ничем не уступающим «Грольшу», и мое почтение к голландским пивоварам слегка подросло.

Пиво было ощутимо крепким, и, с удовольствием почувствовав, как алкоголь наносит моему организму непоправимый вред, я закурил сигарету и глубоко затянулся. Костя сделал то же самое.

Все это было весьма приятно, но не могло продолжаться долго. Мы прилетели в Амстердам вовсе не для того, чтобы накачиваться голландским пивом. Сегодня – ладно. День приезда и все такое. Но с завтрашнего утра начинаются дела, и дела серьезные, так что особенно расслабляться не стоило.

Я посмотрел на стол и увидел, что из двенадцати небольших бутылочек осталось всего четыре. Перехватив мой взгляд, Костя тоже пересчитал их и сказал голосом радиодиктора, ведущего производственную гимнастику:

– И достаточно.

– Правильно, – поддержал я его, – завтра утром ставим ноги на ширину плеч – и вперед.

– Главное – не забыть прижать локти к бокам, а уши – к голове.

– Точно.

Шутки – шутками, а действия нам предстояли грандиозные, и, помня о том, что говорила Наташа, я был склонен считать их в большей степени игрой, чем делами. Да оно так и интереснее. А кроме того – с чего начинается «Пиковая дама»?

Правильно!

Что наша жизнь? Игра!

Вот и поиграем.

И на этот раз – с бо-ольшими козырями. Я посмотрел на Костю и спросил:

– Ты уверен, что сможешь достать приглашения?

– Считай, что они у нас в кармане.

– Точно? Не забывай, что от этого зависит очень многое. Если мы не попадем на аукцион, то столкнемся с большими трудностями. Мы, конечно, все сделаем, но это будет геморрой и ненужная суета.

– Да точно, точно, – отмахнулся Костя, – не беспокойся, тезка, все будет как надо. Если ты забыл, что работа федерального спеца – грязное дело, так я тебе напомню об этом. У нас, то есть правильнее будет сказать – у них, я-то ведь уже пять лет, как не с ними, очень многое основано на шантаже. Человек, находящийся на крюке, из страха может сделать очень многое, а главное – будет держать язык за зубами. Здесь, в Амстердаме, у меня как раз есть такой человечек. Когда-то он был простым советским гражданином, потом соблазнился красивой западной жизнью и попытался стать шпионом за заграничные шмотки и тонкую пачку долларов. В общем, история как в классическом советском фельетоне. А мы, чекисты, тут как тут. Хвать его – и к ногтю. Сажать в тюрьму – резона нет. А вот сделать из него своего агента – милое дело. И пусть он не имеет никакого влияния в этой самой Голландии, куда мы его таки выпустили, но зато теперь нам с тобой нужно два приглашения на аукцион, и, уверяю тебя, он ушами землю рыть будет, а приглашения достанет.

– Это хорошо, – согласился я, – но для гарантии скажи ему, что он получит столько денег, сколько потребуется не ему лично, а для того, чтобы достать приглашения.

– Обойдется, – пренебрежительно бросил Костя.

– Нет, не обойдется, – решительно возразил я, – один только кнут, один только страх не являются гарантией. А вот ты ему и кнут покажи, и пряник дай понюхать, и тогда мы будем застрахованы от того, что он с отчаяния начнет прятаться от нас. Ведь тогда мы окажемся в дурацком положении. Понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул Костя. – Как скажешь, так и будет.

– Мне нравится твоя понятливость. За это можно и еще по одной.

Мы разлили пиво, и я спросил:

– А чем он тут занимается?

– Он владелец похоронной конторы. Обслуживает исключительно православных русских. А поскольку их тут, как тараканов на столе у алкаша, то работы у него хватает. В общем, не бедствует.

– Ишь ты, – я покрутил головой. – Его фамилия случайно не Безенчук? А контора не «Милости просим» называется?

– Не-ет, – засмеялся Костя, – он простой советский Семен Борисович Лившиц, а если точнее, то – Соломон Борухович. А здесь он – хер ван Леевен. И считается русским.

– Ну, это нам знакомо. Я, когда в Штатах ошивался, тоже сначала не мог понять, почему это америкосы называют русскими всех, кто приехал из бывшего Союза. И армян, и евреев, и казахов. А потом привык и перестал обращать внимание.

– И это правильно, – сказал Костя и открыл две последние бутылочки.

– Так значит, будут приглашения? – строго спросил я.

– А как же! Да ты сейчас сам все услышишь.

Костя потянулся к телефону, но добротное голландское пиво сделало его движение неточным, и он опрокинул пустую бутылку.

– А пивко-то ничего себе! – удовлетворенно заметил он, нагибаясь за укатившейся под кресло посудиной. – Хорошо цепляет.

– Ага, – подтвердил я и окинул взглядом стол. Все бутылки были пусты, от крабов не осталось и следа, так что я со спокойной совестью взял со стола миниатюрный селектор и нажал кнопку.

– Администратор слушает, – раздался из селектора приятный женский голос.

– Нужно убрать в номере.

– Сию минуту, – ответила невидимая голландская красотка и отключилась.

Прошло меньше минуты, и в дверь постучали.

– Войдите, – сказал я, и на пороге показались две крупные румяные девушки в униформе отеля. На передниках были изображены гусь и мышь, которые держали в руках, а точнее – в лапе и в крыле по кружке пива с высокой шапкой пены.

Девушки быстро осмотрели фронт работ, видимо, нацеливаясь перевернуть и пропылесосить весь номер, но я охладил их трудовой порыв, сказав:

– Нет-нет, просто уберите со стола.

На их лицах отразилось разочарование, и одна из них спросила:

– И все?

– И все, – кивнул я.

Девушки мигом убрали со стола и ушли.

Костя сидел в кресле с сигаретой в одной руке и радиотелефоном в другой. Уставившись в потолок, он шевелил губами.

– Номер забыл? – поинтересовался я.

– Вот еще, – ответил Костя, – просто я его вспоминаю.

– А если не вспомнишь?

– Исключено. Вас, простых урок, этому не учат, а мы, профессиональные шпионы, владеем приемами запоминания. Без этого – никуда. Так что сейчас… сейчас… Есть!

– Вспомнил?

– Вообще-то вспоминают то, что забыли. А я с помощью особых приемов извлекал информацию из долговременной памяти.

– Хорошо. Извлек?

– А как же!

– Ну-ну…

Костина манера разговора иногда до боли напоминала мне Наташу. Вот и сейчас, когда он проехался насчет тупых урок и ловких шпионов, я словно наяву увидел перед собой свою сумасшедшую компаньонку по смертельным прыжкам и ужимкам.

Почувствовав легкую грусть, я вздохнул и спросил:

– А скажи мне, Костя, почему это ты разговариваешь, как Наташа? Может, вы с ней, как бы это сказать, некоторое время провели вместе?

Он невесело улыбнулся и, помолчав, ответил:

– Нет, не провели, хотя когда-то я очень этого хотел. – Он помолчал и добавил: – Нас было пятеро друзей. Мы и в универе были вместе, и в училище… Ну и, понятное дело, у нас выработался свой язык, своя манера выражаться. А потом мы с Наташей ушли из ФСБ, а из тех троих, кто там остался, двое погибли, а Мишка застрелился. Так что теперь из нашей когда-то веселой и дружной компании остался только я один.

– Извини, – сказал я.

– Да ладно, о чем ты говоришь, – ответил Костя. – Ну что, звонить?

– Давай, – согласился я и тайком посмотрел на опустевший стол.

Хотелось еще пива, но нужно было хотя бы выдержать пристойную паузу.

Что я – алкаш какой-нибудь, что ли?

Костя набрал номер и приложил трубку к уху.

Потом он нажал на кнопку громкой связи, и в номере стали слышны гудки, потом раздался тихий щелчок, и мужской голос поинтересовался с еврейским акцентом:

– Вам кого?

– А мне тебя, Сеня.

– И что? Кто это?

– С тобой говорит Вениамин Апполинариевич Ментиков, – четко и раздельно произнес Костя.

Настала тишина, которую нарушало только дыхание Лившица, звучавшее в динамике телефонного аппарата.