Я прокашлялся и негромко - хотя в сердце моем пылало величайшее волнение, произнес:
- На природе, во лесу. В церквях наших, да и в общении с хорошими людьми...
- Я знаю про природу: про леса, реки... Мой брат очень любит весной в лес ходить, особенно любит на апрельские ручейки смотреть. Он меня брал несколько раз с собой; уходили мы далеко-далеко, где ни людей ни машин не слышно, но он и просит меня не шуметь, а сам у ручья такого золотого, журчливого сядет или встанет и хоть целый день там простоит, а потом по полю идет и улыбается; у него очень красивая улыбка, у него глаза тогда очень добрые, но он не терпит, чтобы я что-нибудь говорил. А услышит, как вдалеке машина загудит, или самолет небо резать станет, так застонет, уши заткнет, на землю повалится целовать ее станет, молить о чем-то; я не знаю, о чем он молит; так тихо-тихо, но и быстро; иногда у него и кровь из носа хлынет. Прямо по полю весь в крови и идет! А осени поздней и зимы он боится: и в лес ходить боится - говорит, что там смерть. А улицы для него и весной ад и людей он, кроме нас не любит бежит от них... Вы смотрите на меня так - я знаю, речи моей удивляетесь - тому и в школе все дивятся, хотя я и плохо учусь... Это все от брата и от книжек - видели сколько в коридоре их, почти все мной прочитаны. А Коля часто так молчит или говорит так, что и не поймешь ничего - бессвязно; но вот весной, когда мы в лес идем у него такая речь вдохновенная, как стихи из него льются. А друзей у меня нет: только его речь да книжную и слышал и вобрал в себя, потому и говорю так...
Саша вздохнул; и налил себе из кувшинчика воды, залпом выпил ее, налил еще, но эту кружку только поднес ко рту и тут же поставил обратно на стол; посидел немного в молчании, вытер слезы... Лицо его вновь было бледным и даже проступила в нем какая-то мертвенная синева.
Я прокашлялся:
- Позволь мне твою руку.
Он протянул свою маленькую, подрагивающую руку и я осторожно взял ее за запястье - холодная, слабая, даже жалкая, бессильная какая-то.
- За дверью жутко. - прошептал он чуть слышно. - Там есть что-то; я никогда не видел, но оно касалось моего лица... оно все время ждет там... оно очень одинокое и старое, как этот дом, а может и старее его; когда-то, ведь, здесь все было совсем по другому - может век назад, а может больше; здесь жило много людей; может и в тесноте, но они жили и мир вокруг них жил, а во дворе цвели большие яблони - мне так во тьме привиделось: огромный двор солнечный, и стены нашего дома - как у храма чистые были, и небо чистое; и люди все в светлых одеждах ходят, смеются, кто на гармошках играет... а в небе кто-то на тройке скачет... это ведь давно было, да? А теперь все мертво... и он старый и злой... Его окружает что-то чуждое ему, а он одинокий, совсем один в чуждом мире... Вы понимаете, понимаете меня?
- Кажется, да.
- Он весной и летом спит. А осень его своим холодом пробуждает. И он скрипит, и стонет - до самой весны стонет и никто его не согреет. В нем живут какие-то черные думы; он умирает, он плачет... Скажите - ведь то, что я видел, там во тьме - это, ведь и есть та блаженная земля? Мне так там хорошо было; там и мама и папа; там весна - такая огромная, цветущая страна... Простите, у меня уже язык заплетается. Теперь я смогу поспать хоть немного; а то уж светает... ко второму уроку в школу пойду... Надо идти, а то по математике одни двойки...
Он поднялся и уже пошел по коридору, да там остановился, и смотря на меня огромными сияющими глазами, спросил:
- Ведь есть где-то та земля, которую я видел во сне? - и в глазах его была такая мольба, что скажи я "Нет" - он может быть закричал в отчаянии.
Но я сказал правду:
- Где-то она есть.
Он постоял еще некоторое время, смотря на меня своими огромными, печальными глазами; потом вздохнул тяжело, повернулся и пошел в комнату откуда разорвался захлебывающийся кашель бабушки.
На улице уже серело, а яркий электрический свет из-под потолка раздражал. Поэтому, я выключил его и подошел к окну. Прислонился к нему лбом, и судя, по замеченным потом бордовым полосам - сильно, но тогда ничего не почувствовал.
Где-то за городом, над полями, над низкими облаками занималась заря. А над городом чернота стала светится светлой серой и все светлее и светлее, будто некий чудотворец разжигал в этом ветряном хладе свет...
"Какие же низкие тучи. - думалось тогда мне и холодная дрожь катилась по телу. - Как быстро они плывут: холодные, клубящиеся; и все выжимают и выжимают из себя ветер и слякоть..."
Предо мной темнела противоположная стена внутреннего дворика, а сам он казался бездонным, беспросветным колодцем...
"Вот я и знаю - не все, конечно, но что-то, все-таки знаю. Смогу ли я помочь им как-нибудь?.. Николаю, прежде всего, надо сделать шаг к людям. На свете есть много замечательных людей. Может найти ему девушку - добрую, умную, которая бы приласкала его; всю мрачность из него изгнала. Ну, а если ему спокойствие так дорого, да какие-нибудь истории из былого - так вот, пусть для начала хоть с какой-нибудь Анной Михайловной сойдется. Найдут о чем поговорить неспешно за чашечкой крепкого чая..."
Так, или примерно так, размышлял я; наблюдая, как все ярче разгорается костер, где-то за серой толщей.
После разговора с Сашей, я уже и не вспоминал о том, что пережил на лестнице: свои страхи, канули в чужом горе. Вполне возможно, в то утро я предложил бы Николаю, какое-нибудь знакомство - да кто знает, как бы все сложилось, если бы...
- Бабушка... бабушка! - громкий, пронзающий сквозь стены голос Николая. - Бабушка! Бабушка! - тут громкий и пронзительный вопль и тут вновь часто-часто, на пределе голосовых связок. - Бабушка, бабушка, бабушка...
Потом вдруг завыл - не человек... может, ветер? - у меня от этого воя в глазах потемнело.
Хлопнула комнатная дверь и вой стал стремительно нарастать! Он летел откуда-то из коридора прямо на меня!
И я сам застонал от ужаса: я ожидал, что выскочит на меня сейчас то, что было во тьме - и ужас был столь велик, что я готов был уже выбить окно, разбиться о камни, но только бы не видеть то, что так выло... то что было уже совсем рядом.
Вот мелькнула тень и я вскрикнул, когда увидел перед собой страшный демонический лик! И он выл оглушающе и шла от него плотная жаровая волна, от которой гудела голова.
