Твой дом Твой дом, не ведая беды, меня встречал и в щёку чмокал. Как будто рыба из воды, сервиз выглядывал из стёкол. И пёс выскакивал ко мне, как галка, маленький, орущий, и в беззащитном всеоружье торчали кактусы в окне. От неурядиц всей земли я шла озябшим делегатом, и дом смотрел в глаза мои и добрым был и деликатным. На голову мою стыда он не навлёк, себя не выдал. Дом клялся мне, что никогда он этой женщины не видел. Он говорил: – Я пуст. Я пуст. – Я говорила: – Где-то, где-то… – Он говорил: – И пусть. И пусть. Входи и позабудь про это. О, как боялась я сперва платка или иной приметы, но дом твердил свои слова, перетасовывал предметы. Он заметал ее следы. О, как он притворился ловко, что здесь не падало слезы, не облокачивалось локтя. Как будто тщательный прибой смыл всё: и туфель отпечатки, и тот пустующий прибор, и пуговицу от перчатки. Все сговорились: пёс забыл, с кем он играл, и гвоздик малый не ведал, кто его забил, и мне давал ответ туманный. Так были зеркала пусты, как будто выпал снег и стаял. Припомнить не могли цветы, кто их в стакан гранёный ставил… О дом чужой! О милый дом! Прощай! Прошу тебя о малом: не будь так добр. Не будь так добр. Не утешай меня обманом. 1959 «Опять в природе перемена…» Опять в природе перемена, окраска зелени груба, и высится высокомерно фигура белого гриба. И этот сад собой являет все небеса и все леса, и выбор мой благословляет лишь три любимые лица. При свете лампы умирает слепое тело мотылька и пальцы золотом марает, и этим брезгает рука. Ах, Господи, как в это лето покой в душе моей велик. Так радуге избыток цвета желать иного не велит. Так завершенная окружность сама в себе заключена и лишнего штриха ненужность ей незавидна и смешна. 1959 «Нас одурачил нынешний сентябрь…» Нас одурачил нынешний сентябрь с наивностью и хитростью ребенка. Так повезло раскинутым сетям – мы бьемся в них, как мелкая рыбёшка. Нет выгоды мне видеться с тобой. И без того сложны переплетенья. Но ты проходишь, головой седой оранжевые трогая растенья. Я говорю на грани октября: – О, будь неладен, предыдущий месяц. Мне надобно свободы от тебя, и торжества, и празднества, и мести. В глазах от этой осени пестро. И, словно на уроке рисованья, прилежное пишу тебе письмо, выпрашивая расставанья. Гордилась я, и это было зря. Опровергая прошлую надменность, прошу тебя: не причиняй мне зла! Я так на доброту твою надеюсь. 1959 «Влечет меня старинный слог…» Влечет меня старинный слог. Есть обаянье в древней речи. Она бывает наших слов и современнее и резче. Вскричать: «Полцарства за коня!» – какая вспыльчивость и щедрость! Но снизойдет и на меня последнего задора тщетность. Когда-нибудь очнусь во мгле, навеки проиграв сраженье, и вот придет на память мне безумца древнего решенье. О, что полцарства для меня! Дитя, наученное веком, возьму коня, отдам коня за полмгновенья с человеком, любимым мною. Бог с тобой, о конь мой, конь мой, конь ретивый. Я безвозмездно повод твой ослаблю – и табун родимый нагонишь ты, нагонишь там, в степи пустой и порыжелой. А мне наскучил тарарам этих побед и поражений. Мне жаль коня! Мне жаль любви! И на манер средневековый ложится под ноги мои лишь след, оставленный подковой. 1959 Светофоры Светофоры. И я перед ними становлюсь, отступаю назад. Светофор. Это странное имя. Светофор. Святослав. Светозар. Светофоры добры, как славяне. Мне в лицо устремляют огни и огнями, как будто словами, умоляют: «Постой, не гони». Благодарна я им за смещенье этих двух разноцветных огней, но во мне происходит смешенье этих двух разноцветных кровей. О, извечно гудел и сливался, о, извечно бесчинствовал спор: этот добрый рассудок славянский и косой азиатский напор. Видно, выход – в движенье, в движенье, в голове, наклоненной к рулю, в бесшабашном головокруженье у обочины на краю. И, откидываясь на сиденье, говорю себе: «Погоди». Отдаю себя на съеденье этой скорости впереди. 1959 |
