И так надоедает под конец в себя смотреть, как в пациента лекарь, все время слышать треск своих сердец и различать щекотный бег молекул. И отвернуться хочется уже, вот отвернусь, но любопытно глазу. Так музыка на верхнем этаже мешает и заманивает сразу.

В глуши, в уединении моем, под снегом, вырастающим на кровле, живу одна и будто бы вдвоем со вздохом в легких, с удареньем крови.

То улыбнусь, то пискнет голос мой, то бьется пульс, как бабочка в ладони. Ну, слава богу, думаю, живой остался кто-то в опустевшем доме.

И вот тогда тебя благодарю, мой организм, живой зверек природы, верши, верши простую жизнь свою, как солнышко, как лес, как огороды.

И впредь играй, не ведай немоты! В глубоком одиночестве, зимою, я всласть повеселюсь средь пустоты, тесно и шумно населенной мною.

ДОЖДЬ И САД

В окне, как в чуждом букваре, неграмотным я рыщу взглядом. Я мало смыслю в декабре, что выражен дождем и садом.

Где дождь, где сад - не различить. Здесь свадьба двух стихий творится. Их совпаденье разлучить не властно зренье очевидца.

Так обнялись, что и ладонь не вклинится! Им не заметен медопролитный крах плодов, расплющенных объятьем этим.

Весь сад в дожде! Весь дождь в саду! Погибнут дождь и сад друг в друге, оставив мне решать судьбу зимы, явившейся на юге.

Как разниму я сад и дождь для мимолетной щели светлой, чтоб птицы маленькая дрожь вместилась меж дождем и веткой?

Не говоря уже о том, что в промежуток их раздора мне б следовало втиснуть дом, где я последний раз бездомна.

Душа желает и должна два раза вытерпеть усладу: страдать от сада и дождя и сострадать дождю и саду.

Но дом при чем? В нем все мертво! Не я ли совершила это? Приют сиротства моего моим сиротством сжит со света. Просила я беды благой, но все ж не то и не настолько, чтоб выпрошенной мной бедой чужие вышибало стекла.

Все дождь и сад сведут на нет, изгнав из своего объема не обязательный предмет вцепившегося в землю дома.

И мне ли в нищей конуре так возгордиться духом слабым, чтобы препятствовать игре, затеянной дождем и садом?

Не время ль уступить зиме, с ее деревьями и мглою, чужое место на земле, некстати занятое мною?

x x x

Зима на юге. Далеко зашло ее вниманье к моему побегу. Мне - поделом. Но югу-то за что? Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.

Боюсь смотреть, как мучатся в саду растений полумертвые подранки. Гнев севера меня имел в виду, я изменила долгу северянки.

Что оставалось выдумать уму? Сил не было иметь температуру, которая бездомью моему не даст погибнуть спьяну или сдуру.

Неосторожный беженец зимы, под натиском ее несправедливым, я отступала в теплый тыл земли, пока земля не кончилась обрывом.

Прыжок мой, понукаемый бедой, повис над морем - если море это: волна, недавно бывшая водой, имеет вид железного предмета.

Над розами творится суд в тиши, мороз кончины им сулят прогнозы. Не твой ли ямб, любовь моей души, шалит, в морозы окуная розы?

Простите мне теплицы красоты! Я удалюсь и все это улажу. Зачем влекла я в чуждые сады судьбы своей громоздкую поклажу?

Мой ад - при мне, я за собой тяну суму своей печали неказистой, так альпинист, взмывая в тишину, с припасом суеты берет транзистор.

И впрямь-так обнаглеть и занестись,. чтоб дисциплину климата нарушить! Вернулась я, и обжигает кисть обледеневшей варежки наручник. Зима, меня на место водворив, лишила юг опалы снегопада. Сладчайшего цветения прилив был возвращен воскресшим розам сада.

Январь со мной любезен, как весна. Краса мурашек серебрит мне спину. И, в сущности, я польщена весьма влюбленностью зимы в мою ангину.

ОСЕНЬ

Не действуя и не дыша, все слаще обмирает улей. Все глубже осень, и душа все опытнее и округлей.

Она вовлечена в отлив плода, из пустяка пустого отлитого. Как кропотлив труд осенью, как тяжко слово.

Значительнее, что ни день, природа ум обременяет, похожая на мудрость лень уста молчаньем осеняет.

Даже дитя, велосипед влекущее, вертя педалью, вдруг поглядит на белый свет с какой-то ясною печалью.

БОЛЕЗНЬ

О боль, ты - мудрость. Суть решений перед тобою так мелка, и осеняет темный гений глаз захворавшего зверька.

В твоих губительных пределах был разум мой высок и скуп, но трав целебных поределых вкус мятный уж не сходит с губ.

Чтоб облегчить последний выдох, я, с точностью того зверька, принюхавшись, нашла свой выход в печальном стебельке цветка.

О, всех простить - вот облегченье! О, всех простить, всем передать и нежную, как облученье, вкусить всем телом благодать.

Прощаю вас, пустые скверы! При вас лишь, в бедности моей, я плакала от смутной веры над капюшонами детей.

Прощаю вас, чужие руки! Пусть вы протянуты к тому, что лишь моей любви и муки предмет, не нужный никому.

Прощаю вас, глаза собачьи! Вы были мне укор и суд. Все мои горестные плачи досель эти глаза несут.

Прощаю недруга и друга! Целую наспех все уста! Во мне, как в мертвом теле круга, законченность и пустота.

И взрывы щедрые, и легкость, как в белых дребезгах перин, и уж не тягостен мой локоть чувствительной черте перил.

Лишь воздух под моею кожей. Жду одного: на склоне дня, охваченный болезнью схожей, пусть кто-нибудь простит меня.

ПЕЙЗАЖ

Еще ноябрь, а благодать уж сыплется, уж смотрит с неба. Иду и хоронюсь от света, чтоб тенью снег не утруждать.

О стеклодув, что смысл дутья так выразил в сосульках этих! И, запрокинув свой беретик, на вкус их пробует дитя.

И я, такая молодая, со сладкой льдинкою во рту, оскальзываясь, приседая, по снегу белому иду.

ЗИМА

О жест зимы ко мне, холодный и прилежный. Да, что-то есть в зиме от медицины нежной.

Иначе как же вдруг из темноты и муки доверчивый недуг к ней обращает руки?

О милая, колдуй, заденет лоб мой снова целебный поцелуй колечка ледяного.

И все сильней соблазн встречать обман доверьем, смотреть в глаза собак и приникать, к деревьям.

Прощать, как бы играть, с разбега, с поворота, и, завершив прощать, простить еще кого-то.

Сравняться с зимним днем, с его пустым овалом, и быть всегда при нем его оттенком, малым.

Свести себя на нет, чтоб вызвать за стеною не тень мою, а свет, не заслоненный мною.