И когда в повороте капризном промелькнул, словно тень меж ресница дорогой и таинственный призрак шумерийских и хеттских границ.
Приласкать мои руки хотели, но лишь воздух остался в руках, голубей, обитавших в Халдее, в разоренных ее облаках.
Что-то было тревожное в этом вихревом и высоком дыму, белым цветом и розовым цветом восходившем к лицу моему.
О, куда бы себя ни умчала, свой исток да припомнит река! Кровь моя обрела здесь начало и меня дожидалась века.
В скольких женщинах, скольких мужчинах билась пульсов моих частота. Так вино дозревает в кувшинах и потом услаждает уста.
И пока тяжелы мои корни посреди занесенных полей, я - всего лишь подобие кроны над могилою этих корней.
ХВАМЛИ
Я, как к женщинам, шел к городам. Города, был обласкан я вами. Но когда я любил Амстердам, в Амстердаме я плакал о Хвамли.
Скромным жестом богини ко мне протянула ты руки, Эллада. Я в садах твоих спал, и во сне видел Хвамли я в день снегопада.
О Эмпайр, по воле твоей я парил высоко над Гудзоном. Сумма всех площадей и полей представлялась мне малым газоном.
Но твердил я - О Хвамли, лишь ты, лишь снегов твоих вечный порядок, древний воздух твоей высоты так тяжел моим легким и сладок.
Гент, ответь мне, Радам, подтвердивас ли я не любил? И не к вам ли я спешил, чтоб у вас на груди опечаленно вспомнить о Хвамли?
Благодарствуй, земля! Женских глаз над тобой так огромно свеченье. Но лишь раз я любил. И лишь раз все на свете имело значенье.
Воплотивший единственность ту, Хвамли, выйди ко мне из тумана, и вольюсь я в твою высотуобреченный, как сын Амирана.
ОПУСТЕВШАЯ ДАЧА
Увы, ущелие пустое! Давно ли в сетке гамака желтело платьице простое, как птица в глубине силка?
Давно ли женщина глядела глазами чуть наискосок? Кто улетел? Что улетело и след впечатало в песок?
Давно ль смородиной зеленой играли пальчики любви и на веранде застекленной шел спор меж милыми людьми?
Но кто ж возник здесь? Что возникло? Кто плакал и не вытер слез? Какой бесчинствовал возница? Куда увез? Зачем увез?
Под сенью бедного ореха чего я жду? Кого я жду? Какого голоса и смеха? Какого шепота в саду?
Так утром, при погоде славной, я шел меж опустевших дач, овеянный печалью сладкой и предвкушеньем неудач.
x x x
Я книгочей, я в темень книг глядел, я звездочет, я созерцал пространство, невежда, я не ведал - где предел любви, что беспредельна и прекрасна.
Есть край бескрайним лепетам молитв, и мера есть безмерным лептам плача. Как я молился! Сколько слез пролил! Избыток муки - вот моя удача.
Я ранен был, и мертв, и снова жил, и, в бесконечной грусти мирозданья, грущу о том, что мало послужил оплошности чрезмерного страданья.
x x x
Жаждешь узреть - это необходимо (необходимо? зачем? почему?) жаждешь узреть и собрать воедино все, что известно уму твоему.
Жаждешь, торопишься, путаешь, боже, вот сколько нужно: глаза, голоса, горе... а радости? Радости тоже! Радости, шалости и чудеса!
Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли? Вечер в Риони, клонящий к слезам солнцем и свадьбою: "Лиде"... "Макрули"... И Алазань? Как забыть Алазань?
Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге, соединить без утрат и помех все, что творится при солнце и снеге: речи, поступки, и солнце, и снег.
Жаждешь... Но если, всевышним веленьем, вдруг обретешь это чудо и жуть, как совладаешь с чрезмерным виденьем, словом каким наречешь его суть?
x x x
Ты увидел? Заметил? Вгляделся? В мире-прятанье, поиск, игра: улепетывать с резвостью детства, притаиться, воскликнуть: "Пора!"
Обыскав ледники и теплицы, перестав притворяться зимой, март взывает: "Откликнись, Тбилиси! Ты - мой баловень, неженка мой".
Кутерьма адресатов и почты: блеск загара грустит по лицу, рыщет дерево: где его почки? Не они ль утаили листву?
Ищет сад - пребывания втайне, ищет ливень - пролиться куда, но скрывает Куры бормотанье, что скрывает и ищет Кура?
Наконец все находят друг друга, всех загадок разгадка ясна, и внутри драгоценного круга обретает Тбилиси весна.
ДАЛЕКАЯ ШХЕЛДА
Тот снег - в ожидании нового снега, скажу лишь о нем, остальное я скрою. И прошлой зимой длилось действие неба над Шхелдою, над осиянной горою.
Свеченья и тьмы непрестанная смена вот опыт горы, умудряющий разум. Тот снег в ожидании нового снега в недвижности, но и в азарте прекрасном.
Неистовый дух, вечно алчущий света, молящийся, страждущий и дерзновенный. Тот снег в ожидании нового снега. Далекая Шхелда и сумрак вселенной.
КАМЕНЬ
Я сравнивал. Я точен был в расчетах. Я применял к предметам власть свою. Но с тайною стихов неизреченных что мне поделать? С чем я их сравню?
Не с кладом ли, который вдруг поранит корыстный заступ, тронувший курган? Иль равен им таинственный пергамент, чей внятный смысл от всех сокрыл Кумран?
Иль есть в них сходство с недрами Армази, присвоившими гибель древних чаш? Их черепки сверкнут светлей алмаза, но не теперь, - когда настанет час.
Иль с Ванскими пещерами? Забава какой судьбы в тех знаках на стене? Или с Колхидой, копья и забрала хранящей в темноте и тишине?
Нет, с нежным чудом несвершенной речи сравниться могут - не сравнявшись с нейлишь вещей Мцхеты сумрачные свечи, в чьем пламени живет душа теней.
Не искушай, метафора, не мучай ни уст немых, ни золотых чернил! Всему, что есть, давно уж выпал случай со всем, что есть, его поэт сравнил.
Но скрытная, как клинопись на стенах, душа моя, средь бдения и снов, все алчет несравнимых, несравненных, не сказанных и несказанных слов.
Рука моя спешит предаться жесту к чернильнице и вправо вдоль стола. Но бесполезный плач по совершенствувсего лишь немота, а не слова.
О, как желает сделаться строкою невнятность сердца на исходе дня! Так, будучи до времени скалою, надгробный камень где-то ждет меня.
ВЕСНА
Деревья гор, я поздравляю вас: младенчество листвы - вот ваша прибыль, вас, девушки, затеявшие вальс, вас, волны, что угодны юным рыбам,
вас, небеса, - вам весела гроза, тебя, гроза, - тобой полны овраги, и вас, леса, глядящие в глаза расплывчатым зрачком зеленой влаги.
Я поздравляю с пчелами луга, я поздравляю пчел с избытком меда и эту землю с тем, что велика любви и слез беспечная погода.
