– Так, а как же? - робко спрашивала Наталья. - А дети?
– Укороти претензии! Детям найдем. Сам пойду доить…
Она потом очень смешно рассказывала, как он кричал «сам пойду доить».
– В самом же деле! Мы ж все деревенские в городе осели, так откуда ж чему браться? - разводила руками Наталья. - Все при часах.
Наталья - податливая глина. Лепи из нее что хочешь. Он любил проверять на ней свои мысли.
– Слушай, - говорит он. - Вот завтра, положим, сказали - твое дело, хочешь - молись, хочешь - не молись. Пошла бы в церковь?
– Да ты что! - пугалась Наталья. - Я ж комсомолка!
– А это не препятствие!
– А устав? Там же про религиозные предрассудки…
– Другой устав. Терпимость к любому верованию и так далее.
– Тот же самый комсомол, а устав другой? - дотошно так интересуется.
– Да чего ты к этому прицепилась? Я тебя спрашиваю: пошла бы в церковь?
– Как же пошла, если комсомолка?..
Она смотрела на него любопытными смеющимися глазами, и он утверждался в своей мысли, что нам никак нельзя назад. Что в избранном пути надо быть последовательными и точными. Иначе будет хуже.
Позвонил шофер. Сказал, что у него забарахлило сцепление. Но ребята подправляют, скоро будет. Не горит? Кравчук посмотрел на часы. Пока не горит. Но все-таки поторопись… «Мигом домчу», - ответил шофер. Хороший парень. Тоже из их деревни. После армии зацепился в Подмосковье, а потом Кравчук ему помог с квартирой и пропиской.
– Вася? А кто же будет хлеб с поля возить? - спросил он его, когда тот пришел к нему в первый раз.
– А пусть идет своими ножками, - ответил Вася. - Я свое отвозил…
– Свое - это сколько? - вцепился в него Валентин Петрович. Запружинилась, забилась в руках «тема».
– Сколько мне съесть, - ответил Вася. - А больше мне не надо!
– Нет, постой, постой! - засмеялся Кравчук. - Что значит тебе? А матери твоей, а супруге?
– И для них отвозил, - ответил Вася. - На своих наработал. А теперь с полным правом хочу жить как человек. С ванной и теплым сортиром.
– Минуточку! - кричал Кравчук. - Минуточку! Я даю тебе сортир в деревню…
– Где вы его возьмете? - отвечал Вася. - Это мы уже слышали. Да и не только сортир мне нужен… Не хочу я грязь месить. Я не энтузиаст.
Валентин Петрович написал тогда статью о непродуктивности расчета на энтузиазм. Его пожурили, объяснив, что еще рано принижать энтузиазм, ибо нет ему эквивалентной замены. И надо его, «пока надо», возжигать в сердцах.
– Трудно, - честно сказал Кравчук.
– Ну, ну… - ответили ему. - Ты нарисуй такого Васю в ситуации, когда он вернулся в деревню, хотя мог и не вернуться, когда он месит там грязь, но счастлив этой своей жизнью. Что, разве нет там счастливых?
– Конечно, есть…
– Ну вот…
Он помог Васе тут… Он нашел счастливых там… И грязь месят, и баб любят, и детей рожают… Деньги, хрусталь, «стенки», все при них… Это объективно, не для рекламы. А кое-где уже и теплые сортиры. Статья называлась: «Ответ шоферу Василию».
– А если я на ваш ответ напишу свой? Напечатаете? - спросил Вася.
– А тебе сказать нечего, - засмеялся Кравчук. - Я тебя побил по всем статьям.
– Мне не нравится, когда решают за человека, где ему жить, - ответил Вася. - У меня ж десять классов. Я могу и сам разобраться.
– А ты не думал, что ты за свои десять классов кое-кому должен?
– Кому?
– Народу, который тебя учил.
– Врете! Меня силой гнали в десятилетку. Нельзя человека силой накормить и потребовать за это оплаты.
– Ты демагог!
– Вы тоже.
И оба засмеялись.
Великое это дело - землячество.
Им всегда славились евреи. Их спайка и помощь друг другу были притчей во языцех. Им это ставили, да и ставят в упрек, а что плохого, в сущности? Он лично никогда не был антисемитом. Хватало ума. И как в воду глядел. Его креолка - козырной туз жизни. Николай тогда, правда, свел желваки, но он их сводит и по менее значительным поводам. Николай - это Николай. Если придется когда-нибудь на пенсионном досуге написать что-нибудь вольное, он напишет о Николае. О том, как этом мужик совершил переход из грязи в князи. И порушил к чертовой матери поговорку. Потому что смотреть на Николая на каком-нибудь приеме - одно удовольствие. Откуда что взялось… И этот же Николай, к примеру, на рыбалке. Без мата червяка не насадит, водички не попьет. Голос делается хриплый, глаза мутные, желваки дергаются, будто под током. И несет он всех их по матушке и по батюшке, а рыба к нему прет как завороженная. Он только успевает ей пасть рвать.
Кравчук посмотрел на фотографию Бэлы. Он помнит, хорошо помнит, как это выглядело, когда он предъявил ее землякам. Вся его беда с Натальей была у них на виду. Да и как это скроешь? Даже то, что появилась другая, когда он еще таскал Наталью по больницам, тоже знали, и понимали, и сочувствовали.
А когда он уже развелся и Бэла переехала к нему, был такой момент, когда он почувствовал: они его выталкивают. Земляки. И стало страшно. На мгновение, но стало… Будто качнуло тебя на мосточке над пропастью. А все ничего. Просто Николай свел желваки.
Нет, землячество - это ракетная сила! И то, что он сейчас ждет, когда этот чертов Васька починит сцепление и он поедет на самое главное в жизни утверждение, так это Виктор. Их старшой. И Николай, конечно, тоже. Вот уже двадцать лет они в одной связке. Голову за такую дружбу отдать мало. Надо будет - отдаст…
Креолка ухмыльнулась ему с портрета. Лапочка ты моя! Испугалась, что я сейчас в припадке сентиментальности сниму свою голову?.. Нет необходимости, детка. Все в полном порядке. Вот видишь, звонок… Сукин сын, пролетариат, наконец сделал свою работу.
Но звонил не Вася. Бесстрастный женский голос выразил удовлетворение, что Валентин Петрович на месте, и сказал, что ему не надо приезжать на утверждение. Его вопрос сегодня рассматриваться не будет.
– Почему? - закричал он.
И это было неправильно, потому что туда кричать не принято.
– Не готовы бумаги, - ответил голос. Трубка запела отбой.
Это была неправда.
Три дня тому назад он лично каждую бумажку общупал глазами и пальцами. Двойным, так сказать, восприятием. Все в них абсолютно точно.
– Красиво написано? - спросил потом Виктор по телефону. - То-то… Соответствуй теперь… Наташка не возникает?
