Он топтался на заросшей крестовине парка, когда услышал тихий голос:
– Я двадцать минут иду за вами, Виктор Иванович. Боялся, что вы назад повернете… Я сейчас вам скажу одну вещь. Не имею, конечно, права, но скажу. Я уважаю вас, помню, как вы помогли моему сыну с институтом.
– Глупости, - проворчал Виктор Иванович, недовольный тем, что его вынули из безмятежных мыслей, в сущности, ни о чем. Что это понадобилось соседу-собачнику? Почему он за ним шел?
– Виктор Иванович, - сказал тот. - Мы сегодня к вам являемся… Видите ли… Есть мнение… Вернее, решение… Проводить вас на пенсию… Мы, так сказать, недобрые гонцы. Что делать? Что делать? Я увидел вас с собакой и решил. Скажу! Иначе мне будет неудобно… Такая вот история…
Странное дело, человек стоял и говорил в полутора метрах от Виктора Ивановича, а он не видел его. Не то чтобы он не видел ничего, нет… Просто голос оказался материальней всего… Тихий голос уничтожил все остальные знаки внешнего мира - облик говорящего, дергающуюся на поводке Барту, оглушительно неухоженную зелень, которая здесь, в тупичке, росла по своим законам, без секаторов и газонокосилок.
Существовал тихий голос. Потом он перестал существовать, и некто ушел по одной из ухоженных аллей, ушел торопливо, потому что, когда у Виктора Ивановича включились все остальные центры восприятия, он уже никого не увидел. Можно было, конечно, схватиться за спасительную мысль, что никакого голоса не было, но Виктор Иванович слишком материалист, чтобы так вот улизнуть от сказанного, да и слова слишком похожи на правду.
Он недавно стал чувствовать вокруг себя какое-то кружение. «Что-то зондируют», - сказал он себе.
При случае разговорился с товарищем из другого ведомства, сидели рядом на каком-то заседании.
– А где сейчас спокойно? - вздохнул тот. - Ну возьми хотя бы газеты… Они ж как автоматчики… Что это - дело? Все у них наотмашь, все у них лихо… И никто им не дает по рукам… Написал тут один про нашу отрасль… Будто мы ее нарочно разваливаем.
Виктор Иванович сочувственно кивал головой, а думал о другом: та «отрасль», конечно, всего этого заслужила. Но куда делась мера? Что-то с нами опять делается?
Виктор Иванович потащил за собой упирающуюся Барту. Фаина в холле отчитывала домработницу, тыча ее в плохо протертое стекло в стеллаже. Домработница явно обрадовалась, что пришел хозяин, схватила поводок, повела вытирать Барте ноги Это дело серьезней стекла в серванте.
– Ты сегодня раньше? - спросила Фаина. - Еще не вскипел чайник.
– Я не буду завтракать, - сказал он. - Мне надо срочно ехать…
– Что за ерунда! - закричала Фаина. - Ты обязан поесть…
– Нет, - сказал он ей мягко и даже коснулся ладонью ее дряблой пористой щеки. - Нет, Фаечка! Нет!
– Что, уже пришла машина? - спросила жена, тронутая неожиданной лаской.
– Да, - соврал Виктор Иванович, - я просто забыл тебе сказать, что у меня сегодня все несколько раньше…
– Чайник вскипел, - закричала домработница.
– Нет, - сказал Виктор Иванович. - Нет! Фаина стояла в холле, рыхлая, отекающая женщина
с розовой, просвечивающей сквозь редкие волосы кожей.
«Жалко ее, - подумал Виктор Иванович. - Она привыкла жить на широкую ногу». Он слегка пожал ей локоть, хотел еще что-то сказать, но зазвонил телефон. Фаина схватила трубку и закудахтала. Это звонила подруга.
Жалко! Подумал он еще раз, закрывая за собой дверь.
