Как бы там ни было, Сунильда-Сванхильд осталась в истории готов, в северных песнях (а это и песни потомков асов и ванов). Добавим, что она оказалась жертвой интриги Бикки, советника Германариха (согласно песне о Гудрун). Этот Бикки посоветовал Рандверу, сыну Германариха, овладеть Сунильдой, а потом все рассказал своему королю. Германарих казнил и Сунильду и Рандвера того просто повесил.
Я предполагал, что время действия в русской сказке перенесено в Киев летописный, куда народ относил и действие многих былин. Владимир Красное Солнышко, великий русский князь, стал для народа постоянным героем, собирательным по своей природе.
Но поставим себя на место сказителей и певцов. Куда отнести действие, если вся история летописи начиналась примерно тогда же или чуть раньше, в девятом веке? Понятно, что история да и многие рассказы были канонизированы на христианский лад. Но отсюда следовало вот что: герои русских былин и песен начинали свой путь на том же самом рубеже. Это я объясняю, в частности, и сильной властью князей в период Киевской Руси, а также значением Киева, как безусловного центра русской средневековой культуры. Мне могут возразить и подставить другое слово: "древнерусской". На это я отвечу: нет, говорю именно о русской культуре. Тацит равно повествует о германцах и венедах. Никому не приходит в голову исправлять слово "германцы" на "древние германцы". Почему же я должен исправлять имя "русы", "русомоны", "Русь", приписывая эпитет "древний"? Нет, даже венеды Троянской войны, хорошо описанные Страбоном - это не древние славяне, а просто славяне. (Древние же русы - это нечто иное, чем русы Киева, Фракии или росомоны Иордана. Это русы VII тысячелетия до н.э., известные по древнейшим надписям на камнях и барельефам.)
...Однако Сунильда в русской сказке начинает путь свой в другое царство из Киева - под именем Людмилы.
* * *
Народная молва донесла до поэта сказку со всеми ее непременными элементами и героями. Действуют волшебники, коварные соперники, красавица княжна. Главный герой отважен и благороден. Из гридницы князя Владимира начинаются его долгие и опасные странствия. Отсюда похищена Людмила. Вот как это произошло:
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит,
И замерла душа в Руслане...
Все смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной...
И снова терем пуст и тих...
Отметим голос странный, дымную глубину, полет неизвестного, туман, свет, погасшую лампаду, грозную тишину. (Это не похоже на то, о чем говорилось выше. Нельзя приписать готскому королю Германариху эти чудеса и световые эффекты. Сама сцена загадочна.)
Если грозная и пока неизвестная нам сила отважилась похитить княжну, то исключительно потому, вероятно, что игра стоила свеч. Княжна росомонов прекрасна. Я с трепетом перечитываю пушкинские строки. Отныне это еще одно свидетельство о Сунильде, которую я описал выше.
Покров завистливый лобзает
Красы, достойные небес,
И обувь легкая сжимает
Две ножки, чудо из чудес.
Красы, достойные небес. Если бы знал Пушкин, что рассказ его - о русской княжне долетописного времени! - И что краса ее буквально достойна небес, и красавица княжна ныне там, на небесах.
Вот еще слова о росомонке Людмиле-Сунильде:
Ах, как мила моя княжна!
Мне нрав ее всего дороже:
Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна,
Немножко ветрена... так что же?
Еще милее тем она.
Наряду с супружеской верностью поэт замечает и некоторую ветреность. Мы уже знаем, чего стоило это Сунильде согласно скандинавским и готским источникам. Русский поэт, высоко ценивший красоту дев и жен, и хмурый старец Германарих смотрят на это милое качество княжны, так сказать, с разных позиций.
В сказке находим важное описание состояния княжны, соответствующее (!) ее образу, показанному Божьей Матерью.
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд;
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.
Первое: сарафан! В таком вот платье предстала Сунильда во время беседы Божьей Матери с Жанной. Молчание и неподвижный взгляд тоже замечены тогда же. Перлов ряд, камни ожерелья... Эти украшения характерны для русской княжны периода Киевской Руси. Но у Сунильды их нет. Почему? Погребения Черняховской археологической культуры довольно скромны. Это новое для русов пространство, новая родина. Они пришли после долгих тысячелетий своей истории в трояно-фракийском регионе (включающем и земли Иллирии) на север. Они колонисты. Так вот русские перебирались на жительство в Сибирь, на Дальний Восток - уже в близкое нам время. Они брали с собой необходимое: орудия для обработки земли, инструменты, предметы хозяйственного обихода. Для того чтобы запастись всем этим, они должны были обменять украшения на самое необходимое в долгой дороге и на новых местах поселений.
Нет в Черняховской культуре на огромных пространствах даже типично княжеских, королевских могил. Вот почему первые русы севернее Черного моря, пришедшие с юга, скромно одеты, скромно живут. Платье-сарафан с типично русской вышивкой, характерной для Фракии, узкая ленточка на голове, простая прическа, вышитый орнамент на рукавах и на подоле - таков наряд русской княжны периода готского нашествия, задолго до летописного начала Киевской Руси.
Та же история с переселением ванов-вятичей. Фракийские русы создали могучее государство одрисов - и позднее покинули его земли, так же как и иллирийцы-славяне, почитавшие Даждьбога, ушли с берегов Адриатики на Дунай, затем еще севернее, в будущие новгородские земли. Ваны же создали древнейшее государство в Закавказье - Урарту. И тоже покинули его, перешли на Дон и в соседние земли, создав Лебедию, о которой шла речь в первой книге. И ваны оказались в более суровых условиях существования на новой родине. Для них характерны углубленные в землю дома с четырехскатной крышей. Это соседняя с Черняховской Зарубинецкая культура.
Обратимся снова к волшебному зеркалу народной русской сказки. В нем вновь отразился образ русской княжны:
Но втайне думает она:
"Вдали от милого, в неволе,
Зачем мне жить на свете боле?
О ты, чья гибельная страсть
Меня терзает и лелеет,
Мне не страшна злодея власть:
Людмила умереть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!"
Подумала - и стала кушать.
Удивительное единство образа, вылепленного поэтом... Еще строки о ней:
В уныньи тяжком и глубоком
Она подходит - и в слезах
На воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая, в грудь.
В волнах решилась утонуть
Однако в воды не прыгнула
И дале продолжала путь.
Скупы строки скандинавских песен. Но русский поэт работает намного позднее - и уже со сказочным материалом. Стоит ли удивляться красочности описаний тех же чертогов Черномора-Германариха?
Завесы, пышная перина
В кистях, в узорах дорогих;
Повсюду ткани парчевые;
Играют яхонты, как жар;
Кругом курильницы златые
Подъемлют ароматный пар...
Другие строки еще более убеждают в этом. Поэт явно вспоминает весь джентльменский набор (из восточных, впрочем, источников), которым окружает любимую наложницу или жену богатый владетель.
...Пленительный предел:
Прекраснее садов Армиды
И тех, которыми владел
Царь Соломон иль князь Тавриды.
Пред нею зыблются, шумят
Великолепные дубравы;
Аллеи пальм и лес лавровый,
И благовонных миртов ряд,
И кедров гордые вершины,
И золотые апельсины
Зерцалом вод отражены;
