Вторые, саддукеи, были другими, они либералы, космополиты, первым народом признавали римлян, первым государством - Рим (сейчас он за океаном). Они не веровали в Промысел Божий, вся цель их в жизни сводилась к сохранению за собой господствующего положения, к личным интересам, к достижению только земных благ, для чего подходит любой ловкий способ. Св. Иоанн Предтеча говорит о них как о порождениях ехидниных (Мф. 3.7).
Саддукеи отрицают (я имею в виду и современных саддукеев) и будущую жизнь, и воскресение, а значит, и душу в ее полном выражении.
Вот к чему я пришел, и вот что подтверждалось в постоянной борьбе на площадях Москвы, в прессе, в спорах, в толпах нищих и новых проповедников, даже в завываниях солистов новых ансамблей.
А тогда, когда это еще не было ясно, я вдруг, как бы ни с того ни с сего написал в "Чаше бурь" о тех и о других:
"...Невысокого светловолосого человека из Назарета казнили традиционным римским способом, а фэры (фарисеи) и садики (саддукеи) бессмертны".
И вот история (в который раз?) повторялась с вариациями, разумеется, на новом материале, с новыми поворотами и подробностями. Главное же оставалось. Два неистинных течения мысли. Теперь только мне стали понятны слова великой богини о нейтралитете, о моем неприсоединении к разным течениям. Я знал теперь, что она имела в виду. Нужно пройти между Сциллой и Харибдой. Сохранить объективность, не поддаться, а в таких условиях, когда все вокруг съехало набекрень, человеку трудновато и просто невозможно даже не только разобраться, но и выжить.
Вот та истина, которая открылась мне в ближнем парке. Как странно: я уже, казалось бы, знал ее давным-давно, в начале восьмидесятых. А по-настоящему открыл только недавно, только сейчас.
* * *
Меня, как и всех, преследовали трудности и неустроенность, дороговизна и отсутствие элементарных продуктов. Поражали цены: под Новый год килограмм индейки на рынке стоил двести рублей, а целая индейка - семьсот с лишним. Это две месячные зарплаты инженера периода демократизации. Килограмм говяжьих ребер стоил сто рублей. Я отскочил от прилавка. Только свиное сало по восемьдесят рублей. Еще два килограмма мандаринов по тридцать. На этом я должен был продержаться праздники. Меня пригласила Жанна на праздничный обед, и это повышало мои шансы выжить. Что делать людям? На месячную зарплату женщины не могли купить и десяти пар колготок. Еще примерно два года назад героиня "Асгарда", получив возможность ежедневно покупать колготки, решила все же убежать от нищеты на юг, записаться в хиппи, в бомжи и обитать там.
А теперь? Когда исчезло или почти исчезло довольно дешевое молоко единственный продукт питания, а домашний сыр на рынке стоил столько, что на месячную зарплату его можно было купить не более пяти килограммов?..
Мне помогали провиденциальные силы - скрывать это я не вижу смысла. Я покупал продукты еще раньше - те, которые не портились. Это консервы. Питался до недавних пор баклажанной икрой, рыбой в томатном соусе и масле. Виноградный сахар велся у меня еще с позапрошлого года. Я полагал, что мне хватит этого на весь период работы над второй книгой. Оставалось кое-что покупать на рынке, но эти недостающие мелочи, вроде ребрышек для супа, могли, конечно, разорить кого угодно, кроме современных саддукеев-бизнесменов, выгребавших деньги подборной лопатой в государственных и личных закромах с благословения демократов и избирателей.
Иногда хотелось помитинговать, но я сдерживал себя. Богиня советовала не вести пустых разговоров. Меня, поди, считали замкнутым, но именно мне предстояло многое рассказать.
Я стремился сохранить неприкосновенный запас - и продуктов и денег. Я думал о работе в любых условиях, запасаясь, например, спиртом, купленным по баснословной цене (топливо на случай отключения тепла и электричества), но и о родственниках тоже, а это мать, дети, Жанна, которую в "Асгарде" я назвал двоюродной сестрой по наитию, не желая тогда раскрывать давнюю историю нашего неудавшегося брака. Это Татьяна, вторая жена, болезненная женщина, которую, кажется, собирались уволить с работы, но она еще чудом держалась, не уходила на пенсию по инвалидности, на которую не просуществуешь. Я обязан был точно рассчитать за каждого из названных и не названных здесь поименно. И пока мне это удавалось.
Я выходил победителем всех прошлых и будущих скорбей, по Козьме Пруткову, хотя иногда был побеждаем настоящими. Спасала работа. Она переносила в желанные миры. В чащобах Шаданакара было, безусловно, лучше, чем здесь, на Земле. Свет Эры Водолея еще только пробивался сюда.
Интермедия: борьба с соблазнами
В конце октября Жанна спросила великую богиню:
- Ты говорила, что ему надо остерегаться женщин. И назвала дни неудач, связанные с женщинами. Это еще в силе?
- Да. Весь предстоящий месяц такой.
- Каких женщин остерегаться? Покажи!
Богоматерь подняла руку, под ее рукой возник мой образ: я был в голубой майке с черным изображением Несси на груди (эта майка была на мне в тот день и ту ночь).
- Зачем ты мне его-то показываешь? - воскликнула Жанна.
- Ой, извини, - сказала Богоматерь и показала женщину.
Высокая, в темной ночной сорочке, короткая стрижка, прямой с небольшой горбинкой нос, нижняя губа пухлая. Так Жанна смогла рассказать мне о ней.
- Эта, - сказала Богоматерь, - будут и другие, но эту особенно остерегаться.
- А от чего его предостерегать-то?
- От постели!
- А что, он может заболеть?
- Да, и очень серьезно.
Эта мысль беспокоила, даже тревожила. Она появится, эта женщина. Ну и что ты будешь делать? Бегать от нее? Допустим. А если промедлишь, не успеешь убежать? Или, положим, один раз получится, второй тоже, а третий? - Нет ясности. А тебе нужны гарантии. Ты озабочен ситуацией. Ты знаешь, как в них попадают. Ты знаешь, как из них выходят - другие. Тебе же удалось выйти сухим из воды только с помощью Божьей Матери, великой Исиды. Не забывай этого. А теперь вот она тебя очень серьезно предупреждает.
Что ж, попробуем сначала мои методы... Пусть я буду пионером в этом опасном для меня деле. Если виной самых драматических коллизий были мои впечатлительность, эмоциональность, то их нужно использовать для достижения полезного эффекта. Моя теория, мой метод.
Еще немного - я смогу... я мыслю и существую, потом только мыслю, потом, уже на грани сна и бодрствования, меня уносит в мир, созданный воображением. Он окрашен в те тона, которые я могу представить. Он будет воздействовать на меня подобно яду, предохраняющему от отравления, почти как прививка.
Теплая волна приливает к моей голове, потом я закрываю глаза ладонью. Лежу ничком, как тогда, когда явились помощники прекрасной богини. Сейчас не то.
Сейчас появится та, которую я могу себе представить сам. Вот она, я вижу ее все отчетливее. Пока ничего особенного. Но далеко. Вот ближе. Она нагая... нет, нет! Не совсем. Вижу овал ее лица, над ним башня иссиня-черных волос. Лоб невысокий, покатый, по нему едва заметно бежит тонкая морщина. Глаза темные, чуть раскосые, я не замечаю в них внутренних граней - зрачки не похожи на светлые или темные камни, они бездонны. Брови резкие, не очень густые, нос удлиненный, губы выпуклые, резко очерченные. Остальное несущественно. Она приближается... рост ее примерно метр восемьдесят пять.
Поразительно выпуклые формы, хочется смотреть на нее. Ноги... икры под серебристым нейлоном - там полутени. На ней гольфы чуть выше колен. И там две резинки - одна у колена, сверкающая антрацитовая лента, вшитая в серебро, другая повыше - тоже антрацитово-черная, но с зеленым отливом, и на каждой ноге в этом месте, чуть с боков, - плоские, будто разглаженные серебряные розы. То, что выше, - белое, просторное, очень большое - не просто скульптурный объем, а нечто необъяснимое, неповторимое, тоже с полутенями и переходами освещенности до самого темного, анилиново-черного, где выразительная огромная астра. Стараюсь быть бесстрастным - да, эти ноги как живые, и она подходит. Еще отмечаю две шоколадные конфеты. Они рифленые. Это, конечно, уже на фоне бело-розовых грудей. Верхнее и нижнее в ее фигуре соединены рельефом живота, прихотливым изгибом талии. Лицом к лицу. Она выше меня - это нравится. Темные зрачки бездонны, нельзя понять ее. Загадка.
