— Надо.

Сигизмунд опешил.

— Что надо?

— Надо, — повторила девка. — Ик тут. Надо.

Та-ак. В гостиной, значит, обитать желает. Под бочок к ого.

— А я? — спросил Сигизмунд. — На мокром диване спать? Под зонтиком?

— Нии, — сказала девка. Взяла Сигизмунда за рукав, потащила к “светелке”. — Сигисмундс — тут. Надо.

Сигизмунд заржал.

— Ничего у тебя, девка, не выйдет. Надо.

Она надула губы и приготовилась обидеться. Но Сигизмунд дуться ей не позволил. Заявил, что хочет итан и нечего тут ломать комедию.

После ужина Сигизмунд одарил Лантхильду рисовальными принадлежностями. Запасливая девка унесла дары в светелку. Девкина комната уже стала напоминать мышиную нору. Лантхильда утаскивала туда все пустые банки и коробки, которые Сигизмунд не успевал выбрасывать, и заботливо складировала в углу.

Сигизмунд обосновался в гостиной. Развалился на спальнике, посмотрел по ого новости. Террористы захватили заложников. В Чечне тоже. Что-то где-то взорвали. В Чечне пропал русский поп. Другой поп, который там пропал, погиб под бомбежкой. Что-то взорвалось само, но не у нас. Затонул нефтяной танкер. Заявление, протест, “зеленые” утопили рыболовецкую шаланду и спасли кита. Не у нас. У нас: повысят цены на жилье. Задержка зарплаты. Забастовка. Эпидемия гриппа еще не началась. Ждем-с.

Сигизмунд зевнул, переключил на другую программу. Там плясала полуголая дура. С омерзением и ужасом переключил еще раз. Жирные думские морды трясли щеками и клали все надежды на казачество. Поспешно сменил канал. Венесуэльский сериал. “Антонио! Это был наш ребенок! Я солгала тебе, ты похоронил труп обезьяны!” Боже, какая разница — Антонио, обезьяна… Тут и впрямь перепутать недолго.

Еще раз переключил. Много стрельбы, мало разговоров. Жаль, фильм скоро кончился. Да и фиг бы с ним, все равно непонятно, из-за чего все так перегрызлись.

Пришла Лантхильда. Осторожненько пристроилась рядом. Аккуратненько завладела оготиви. Покосилась на Сигизмунда. Он сделал вид, что не замечает. Лантхильда прошлась по всем шести каналам. И — чудо! — с глубоким вздохом выключила ого.

Смотреть было решительно нечего. Сигизмунд лег на спину, подложил руки под голову.

Девка сидела рядом.

— Что, Лантхильд, скучаешь? — спросил Сигизмунд.

Она покосилась на него. Объяснять что-то начала. Зазвучали знакомые слова “гайтс”, “милокс”… Была бы у нее, Лантхильды, коза, не было бы скучно. С козой, брат Гоша, не соскучишься.

— Далась тебе эта гайтс, — сказал Сигизмунд. — Что нам, в самом деле, без козы заняться нечем?

Девка тяжело вздохнула. Кобель поднял голову (лежал, конечно же, рядом), поглядел на нее. Снова уронил морду на лапы.

Сигизмунд отметил, что в рядах вверенного ему подразделения царят распад и уныние. А он что, нанимался их развлекать?

Огляделся по сторонам. Когда-то мать устраивала здесь пышные приемы. По дням рождения и почему-то на 1 мая. Когда празднество доходило до определенной точки и гости начинали скучать (это происходило незадолго до внесения торта), мать преискусно оживляла гостей с помощью одних и тех же снимков в семейном альбоме.

Интересно, а Лантхильда кто — гость? В самом деле интересно.

— Лантхильд, ты гость?

— Гастс? — переспросила девка. Призадумалась. Брови наморщила. — Йаа, — сказала она наконец.

Да, видать, без альбомов не обойтись.

— А коли йаа и гастс, то смотреть тебе, Лантхильд, мои семейные альбомы.

— Наадо, — сказала девка. И с вопросительной интонацией повторила: — Смотреет? Хва?

Сигизмунд потыкал пальцами себе в глаза, потом поднес к глазам ладонь, вытаращился поужаснее:

— Смотреть. Поняла?

— Смотреет… Сехван, — сказала Лантхильда. — Сеехван.

— Йа, — кивнул Сигизмунд. — Будем с тобой смотреть. Поняла?

— Поняла, — неожиданно совершенно без акцента сказала девка. Сигизмунд аж подскочил от изумления. — Будем тобой сеехван…

— Йаа, — бойко поддержал беседу Сигизмунд.

— Наадо, — продолжала Лантхильда, очень довольная собой. — Нуу… Таак… Драастис…

— Вот тебе и драстис, — сказал Сигизмунд. Он встал со спальника, вытащил альбомы, вытер с них пыль. Давненько он их не брал в руки.

Один, образца сороковых годов, нес на добротном темном коленкоре изображение героической оленьей головы. Второй, образца шестидесятых, назывался “Наш ребенок”. На обложке стилизованные мужчина и женщина играли со стилизованным геометрическим младенцем. Фигуры имели потрясающее сходство с теми, которые украшают общественные туалеты постройки тех лет. Сейчас их заменили треугольнички — основанием вниз “ж”, основанием вверх “м”. А вот на Елагином сохранились еще старые таблички, тех лет, когда дамы носили юбочки-кринолины, а мужчины — брюки-дудочки.

Девка заинтересовалась картинкой. Ткнула в младенчика.

— Барнс, — сказала она. — Барнило…

Мужчина был “манна”, женщина — “квино”.

— Ик им манна, — выродил Сигизмунд. Во насобачился!.. — Зу ис квино.

— Нии, — опять озадачила его Лантхильда. — Ик им мави.

— Вай-вай, — сказал Сигизмунд.

Девка испуганно посмотрела на него.

— Вай?

И весьма театрально, с эффектами, изобразила величайшее горе: ухватила себя за лоб, закатила глаза, по щекам проскребла ногтями и завыла.

— Ва-ай…

— Нии, — поспешно сказал Сигизмунд. — Это я так. Пошутил. Давай лучше смотреть. Во, гляди. Это моя мать.

Фотография была сделана в конце сороковых. Мать стояла перед вывеской Политехнического института, в черном беретике, кокетливо надвинутом на ухо. С той стороны, где не было беретика, вился темный локон. Мать задорно смотрела со снимка. Рядом стояла другая девица, немного менее боевая, но тоже веселая. Ощутимо веяло весной.

— Хво? — поинтересовалась девка.

Как по-ихнему “мать”? Смешное какое-то слово… мордовское… А, айзи.

— Миино айзи. Моя мать. Поняла?

— Йаа.

— Что ты все “йа” да “йа”. Говори правильно: “да”. Сам с тобой сейчас обасурманюсь, родной язык забуду…

Лантхильда не поняла. Посмотрела вопросительно.

— Да. Надо говорить “да”. Поняла?

— Йаа, — сказала девка.

— Не “йа”, а “да”. Да.

— Йаа…

Он махнул рукой. Перевернул страницу. Свадебных фотографий отца с матерью не сохранилось. Зато сохранилось их путешествие в Крым. Мать в купальнике и белой войлочной шляпе с бахромой восседала на спине полуразрушенного дворцового льва.

Лантхильда опознала сигизмундову мать.

— Тиино айзи. — Показала на отца. — Хвас?

— Отец. Папа. Фатер. Фазер. Ну, поняла?

— Фадар. Атта. Аттила.

Что ни день, то открытие. Стало быть, к великому завоевателю Лантхильда отношения не имеет. И на том спасибо. Не Аттилу в бреду звала, не воплощение дьявола, о коем романы ужасов повествуют. А старый хрен на девкиных рисунках, упорно именуемый ею “аттилой”, стало быть, папаша ейный. Тот, что хитрым прищуром на Ленина похож. Только на бородатого, с косами и опустившегося. Пережившего крах апрельских тезисов. Кстати, Ленина придется выбросить — залило плакат к едрене матери, испоганило совсем. А Дали уцелел в катаклизме.

— Атта? — снова спросила Лантхильда требовательно.

— Йаа, — сказал Сигизмунд. До чего привязчивый язык. Учительница английского в школе и другая, тоже английского, но в институте — то-то бы порадовались, слушая, как он шпарит.

Сигизмунд показал на фотографию родителей.

— Будем с тобой, Лантхильд, правильной мове обучаться. Это мать. Это отец.

— Матф. Хотец.

Ой, блин… “Хотец”.

— О-тец, дерёва…

— Дерьова…

— Нии… О-тец. О-о…

— Отетс.

— Едем дальше, — сказал Сигизмунд, решив довольствоваться результатом.

— Йедем, — охотно согласилась девка. — Надо.

— Драастис, — сказал Сигизмунд.

Сигизмунд показывал, девка осмысляла увиденное, широко пользуясь новоприобретенной лексикой. Изображения Сигизмунда-младенца ее невероятно насмешили.