Было 8 вечера. Солнце утопало за горизонтом, от сырой земли поднимался тяжелый туман. Пехота Рейля еще билась вокруг Угумона, однако бригады Донзело, Кио и бездействующая французская кавалерия сами отступили при виде поражения Средней гвардии. На всем протяжении француз-ской армии послышался крик: "La Garde recule!" На правом крае панику подняла пехота Дюрютта, когда поняла, что огромное скопление кавалерии и пехоты, надвигающееся с холмов Оэна, - вовсе не долгожданная армия Груши, а корпус Цитена. Вытесненные пруссаками из Папелотта и Ла-Э-Сент, они бежали в тыл с криками: "Nous sommes trahis!" ("Командиры нас предали!" - фр.) и "Sauve qui peut!" ("Спасайтесь кто может!" - фр.).
Герцог Веллингтон при виде французского отступления по всему фронту понял, что настал черед его армии, которая выдерживала атаки противника в течение восьми часов, перейти в наступление. Стоя на вершине холма рядом с позициями Мейтленда, где лучи заходящего солнца очерчивали его темный силуэт, он поднял свою шляпу и помахал ею в воздухе. Его офицеры по всей линии фронта поняли этот сигнал. Загремели барабаны, в знак грядущей атаки взревели горны, заиграли волынки, и все выжившие солдаты армии двинулись вперед по равнине, преследуя неприятеля.
Идти было трудно. Мерсер только что видел, как мимо него проехал герцог, "очевидно, сильно уставший", а затем наблюдал, как из тыла продвигается вперед цепочка пехоты, "медленно, прижав ружья к груди, по колено в густой липкой грязи, произнося при этом нечто вроде слабого подавленного "ура!". Они прокладывали себе дорогу, перешагивая через многочисленные тела... они задыхались от усталости и почти не образуя собой линии". Проезжая по полю, герцог догнал 52-й полк. "Идите, Колборн, идите! - кричал он. - Не давайте им времени на сборы!" И 52-й, разойдясь дугой по полю справа налево, продолжал идти без передышки, пока не достиг брюссельской дороги перед фруктовым садом Ла-Э-Сент, в восьмистах ярдах от начальной точки атаки. Местами поле было затоплено настолько, что вода доходила солдатам до колен. Именно это помогало изматывать французов, пока они весь день бесконечно атаковали через поле.
52-й полк вынудил французскую гвардию отступать без остановки. "Наверное, в истории невозможно найти другой пример, - говорит Шоу-Кеннеди, - когда столь малая сила, как та, которой управлял Колборн, оказала бы столь значительное влияние на исход великой битвы". Французы отовсюду бежали назад, к своей линии обороны; Ла-Э-Сент и Угумон были брошены; батальон гренадеров, который Наполеон оставил в резерве возле Угумона, отступал квадратами; к востоку от брюссельской дороги дивизия Дюрютта беспорядочно бежала от пруссаков, за исключением бригады бригадира Брю, которая отступала строем.
На поле битвы хлынул корпус Цитена. Некоторые из его солдат присоединились к Блюхеру под Планшенуа, некоторые пересекли брюссельскую дорогу и находились недалеко от Угумона. В неразберихе сумерек одна из прусских батарей встала в 400 ярдах от войск Мерсера и начала поливать их мощным нескончаемым огнем. Не зная, кто по ним стреляет, измученные шотландские артиллеристы медленно развернули две пушки левого фланга и ответили стрельбой. Вскоре подъ-ехал взбешенный офицер и потребовал немедленно прекратить стрельбу по его прусским союзникам: Мерсер тут же удовлетворил его требование. Офицер уехал, но пруссаки продолжали стрелять, и вскоре из войска, столь храбро выстоявшего в этот день, не осталось почти никого. Выжившие были обязаны своим спасением своевременному прибытию бельгийской батареи, где все расчеты были пьяны. Они встали слева от Мерсера и открыли огонь по пруссакам, и только после этого те отступили. В то же самое время британская артиллерия получила приказ двигаться вперед, и к Мерсеру галопом подлетел адъютант с инструкциями. "Вперед, сэр! Вперед!" - прокричал он. "Как, сэр?" - ответил Мерсер, показывая на жалкие остатки его когда-то блестящей артиллерии; пушки были разбиты, земля усеяна телами мертвых и умирающих людей и лошадей. Адъютант молча уехал. Мерсер пишет: "Мои бедные солдаты, по крайней мере, те из них, что остались невредимы, довольно помятые, с лицами, одеждой и т. д., почерневшими от дыма и покрытыми пятнами грязи и крови, сидели на лафетах или лежали, упав на сырую грязную землю, слишком изнуренные, чтобы думать о чем-нибудь кроме небольшой передышки...
Что касается меня, то я также был чудовищно изможден, охрип до того, что больно было говорить, оглох от адского грохота за последние одиннадцать часов. Более того, меня мучила жгучая жажда, на моих губах не было ни капли жидкости с вечера 16-го числа..."
Наполеон занимался построением в долине Старой гвардии, когда отступление его армии стало очевидным. Он поспешно приказал трем батальонам построиться в квадраты, правым краем на брюссельской дороге, примерно в ста ярдах от Ла-Э-Сент. Их попыталась окружить кавалерия Вивиана, но ее атаку отбили; однако вскоре подоспели пехота и артиллерия союзников, против которых квадраты мало что могли сделать, и Наполеон приказал последним отступить. Затем он помчался галопом по брюссельской дороге вместе с Бертраном и другими членами своей свиты, удерживая при себе своего гида, Декостера. Он оставил в Россомме на позициях два батальона гренадеров и сейчас приехал к ним, прибегая к прикрытию одного из квадратов, в надежде с этой позиции остановить отступление. Но весь запас стойкости Великой Армии был израсходован целиком, и ничего нельзя было исправить.
Д'Эрлону не удавалось повлиять на хлынувший вниз по склону из Ла-Э-Сент поток охваченных паникой дезертиров. Будучи помимо воли затянутым назад, в самую их середину, маршал Ней прокричал ему: "Д'Эрлон, если ты и я выберемся отсюда, ты же знаешь, что нас ждет, нас повесят!" Затем Ней заметил бригаду Брю, сильно поредевшую, но сохранившую среди общего хаоса прекрасный порядок. В порыве отчаяния он поспешил к ним и приказал им повернуться. С непокрытой головой, лицом, черным от пороха, в разорванной и запятнанной кровью форме, взмахнув саблей, сломанной по самую рукоятку, он встал во главе небольшой группы солдат. "За мной! - прорычал он. - Я покажу вам, как маршал Франции умирает в бою!" Солдаты послушно пошли за ним, в последний раз заставляя себя подниматься по слякотному склону навстречу врагу. Однако маршал мог бы пощадить их, избавив от этого бессмысленного марша, поскольку им нечего было бояться Бурбонов. Большинство из них погибло, в то время как Ней, искавший смерти, избегнул ее и скрылся среди одного из отступавших квадратов. Дюрютт, его правая рука, отстал от него, с разбитым лбом он был унесен лошадью в середину атаки английской кавалерии, которая увлекла его к Бель-Альянсу, и таким образом он смог бежать по брюссельской дороге.
Молодая гвардия Дюэма и два батальона Старой гвардии под командованием генерала Пеле героически сражались за Планшенуа. Деревня почти целиком была в огне, но они стояли насмерть, пока не погибли, что не позволило пруссакам наступать в направлении брюссельской дороги и отрезать Наполеону пути к отступлению.
Три квадрата Старой гвардии, оставленные Наполеоном под Ла-Э-Сент, медленно пробивались к Бель-Альянсу. Поредевшие от нескончаемых атак, они больше не могли строиться в каре по три и строились пирамидой по два; с примкнутыми штыками они держали строй, несмотря на постоянные атаки. Английский офицер подошел к ним поближе и предложил спасти свои жизни и сдаться, но получил лишь ставший впоследствии знаменитым ответ генерала Камбронна: "Merde!" ("Дерьмо!" - фр.). Несколько секунд спустя этот отчаянный солдат, раненный пулей в лоб, без чувств повалился на землю. Позднее, вечером, без сознания и раздетого крестья-нами совершенно догола, его унесли с поля боя как пленного. (Впоследствии отважный Камбронн был вознагражден за перенесенные лишения; он поправился, женился на англичанке, Людовик XVIII сделал его виконтом, а его несколько пугающее восклицание на поле брани трансформировалось в парижских салонах в более изящную фразу: "La garde meurt, elle ne se rend pas!" ("Гвардия умирает, но не сдается!" фр.).)
