На следующий день после описанных выше событий, едва не вылившихся в бунт арестантов, генерал Трепов сам приехал в Министерство юстиции к Кони узнать, отчего тот не захотел отобедать у него накануне. Между ними состоялся откровенный разговор: Кони выложил градоначальнику все, что думал об этих событиях. Трепов защищаться не стал, а начал лишь уверять Кони, что и сам сомневался в законности своих действий, потому именно и не тотчас велел сечь Боголюбова, который ему будто бы нагрубил, а поехал советоваться. Не застав Кони на месте, он вынужден был обратиться непосредственно к графу Палену, и тот принял решение выпороть Боголюбова.
История с Боголюбовым не осталась безвестной. О ней в подробностях (хотя, естественно, и не во всем точных - информация из-за тюремных стен проникала с трудом) поведала газета "Новое время", ее статью перепечатали другие газеты. А вскоре стало известно, что начальство дома предварительного заключения, ободренное сечением Боголюбова, устроило повальную расправу с политическими арестантами. Их сажали в карцер, при этом многих били - жестоко и с разными ухищрениями, надевая, к примеру, на головы мешки, чтоб заглушить крики. Вести о вопиющих безобразиях в доме предварительного заключения, соединенные с сообщениями о предстоящем громадном процессе 193-х, вызвали в столице тревогу и уныние.
24 декабря 1877 года А. Ф. Кони был назначен председателем Санкт-Петербургского окружного суда с производством в чин статского советника, а ровно через месяц, закончив все дела по министерству, вступил в новую должность. Это было 24 января 1878 года. И, по странной прихоти истории, именно в тот день прозвучал выстрел, мишенью для которого стал не кто иной, как генерал-адъютант Трепов.
Приехав утром в столь хорошо знакомый ему дом на Литейном, где размещались судебные учреждения, Кони начал свой первый рабочий день в новой должности с приема чинов канцелярии, судебных приставов (судебный пристав - должностное лицо, чиновник, на которого возлагались различные обязанности по исполнению требований уставов гражданского и уголовного судопроизводства, к примеру проверка явки свидетелей и т. п.) и нотариусов. Его предшественник, совсем не занимавшийся внутренним распорядком суда, изрядно их распустил, почему Кони считал необходимым сразу же в самой решительной форме взяться за исправление положения. Завершив эту церемонию, Анатолий Федорович собрал в кабинете членов суда - для продолжения разговора, но тут принесли весть, что какая-то девушка час назад стреляла в градоначальника и, кажется, смертельно ранила его.
О том, что было дальше, обстоятельно рассказал сам Кони.
"Окончив неотложные занятия по суду, я поехал к Трепову, который незадолго перед тем переселился в новый дом против Адмиралтейства. Я нашел у него в приемной массу чиновного и военного народа, разных сановников и полицейских, врачей. Старику только что произвели опыт извлечения пули, но опыт неудачный, так как, несмотря на повторение его затем, пуля осталась неизвлеченной... Старик был слаб, но ввиду его железной натуры опасности не предвиделось. Тут же, в приемной, за длинным столом, против следователя Кабата и начальника сыскной полиции Путилина, сидела девушка среднего роста, с продолговатым бледным, нездоровым лицом и гладко зачесанными волосами. Она нервно пожимала плечами, на которых неловко сидел длинный серый бурнус, с фестонами внизу по борту, и, смотря прямо перед собою, даже когда к ней обращались с вопросами, поднимала свои светло-серые глаза вверх, точно во что-то всматриваясь в потолке...
Это была именовавшая себя Козловою, подавшая прошение Трепову и выстрелившая в него в упор из револьвера-бульдога. Она заявила, что решилась отомстить за незнакомого ей Боголюбова, о поругании котброго узнала из газет и рассказов знакомых, и отказалась от дальнейших объяснений. Это была Вера Засулич... В толпе, теснившейся и смотревшей на нее покуда только с любопытством, был и Пален в сопровождении Лопухина... (А. А. Лопухин прокурор Петербургской судебной палаты, предшественник А. Ф. Кони на должности председателя окружного суда)
Когда я подошел к. ним, Пален сказал: "Да! Анатолий Федорович проведет нам это дело прекрасно". - "Разве оно уже настолько выяснилось?" - "О, да! ответил за Палена Лопухин. - Вполне; это дело личной мести, и "присяжные ее обвинят как пить дадут". К удивлению моему, и Пален что-то несвязно стал прорицать о том, что присяжные себя покажут, что они должны отнестись строго и т. д. Уходя, я заметил суматоху и волнение в передней: по лестнице шел государь навестить Трепова, останавливаясь почти на каждой ступеньке и тяжело дыша..."
- Что следствие? - поинтересовался Кони дня через три у Лопухина. - Нет признаков политического преступления?
- Нет. Это дело простое и пойдет с присяжными, которым предстоит случай отличиться.
Но "простое дело" было совсем не простым, и свидетельств о политическом характере преступления тоже имелось более чем достаточно. Однако правящие круги желали видеть его именно таким, то есть простым, или, иначе говоря, чисто уголовным, а не политическим. Почему?
За спиной двадцативосьмилетней Веры Ивановны Засулич был уже немалый опыт революционной работы. Родилась она в бедной дворянской семье на Смоленщине. Окончив немецко-французский пансион в Москве, она поступила писцом к мировому судье в городе Серпухове и, работая там, познакомилась с идеями революционного народничества, которые увлекли ее. Семнадцатилетняя девушка приняла решение посвятить свою жизнь служению народу, стать революционеркой.
Засулич переехала в Петербург. Днем - работа в переплетно-брошюровочной мастерской, вечером - посещение лекций и собраний, по воскресеньям преподавание в школе для рабочих, где ей довелось познакомиться со многими видными революционерами-народниками. И чтение, чтение, чтение, углубленное самообразование.
Сергей Нечаев, игравший видную роль в студенческом движении, организатор заговорщического революционного общества "Народная расправа", пытался вовлечь Засулич в свою организацию, но она не поверила в нечаевские идеи, в организацию не вступила, хотя и дала Нечаеву свой адрес. Это кончилось для нее арестом и заключением в Петропавловскую крепость. Потом - камера в Литовском замке, ссылка, проживание в Харькове под надзором полиции, переход на нелегальное положение, активное участие в деятельности киевского народнического кружка "Южные бунтари", разгромленного затем жандармами. Избежав на сей раз ареста, Засулич осенью 1877 года вновь перебралась в столицу и, работая в подпольной типографии, принадлежащей организации "Земля и воля", со своей подругой Марией Коленкиной, с которой вместе и проживала, начала готовить покушение на градоначальника Трепова.
"Дикий поступок Трепова с Боголюбовым был последней каплей, переполнившей чашу горечи как в моей душе, так и в душе товарищей и давшей нам ту закалку, которой ранее у нас, мечтавших лишь о счастье всех людей, не было", - писал в своих воспоминаниях видный участник революционного движения 70-х годов Н. А. Морозов, являвшийся очевидцем расправы с Боголюбовым. Эти слова можно с полным правом отнести и к Вере Ивановне Засулич.
Итак, выстрел Засулич в градоначальника имел совершенно четкую политическую подоплеку, а не был единственно актом мести за надругательство над Боголюбовым и уж, конечно, не был он заурядным уголовным деянием одиночки. Как явствует из воспоминаний революционеров-семидесятников Михаила Фроленко и Евтихия Карпова, покушение на Трепова готовилось также группой Фроленко. Но Засулич опередила.
24 января 1878 года, в то время как Засулич отправилась в канцелярию градоначальства, ее подруга и соратница Мария Коленкина, вооруженная таким же револьвером, тоже вышла "на дело": ей предстояло казнить В. А. Желеховского, товарища обер-прокурора Сената, выступавшего обвинителем на процессе 193-х (процесс над революционерами-народниками, проходивший в Особом присутствии Сената. В итоге 28 человек были приговорены к различным срокам каторжных работ, более 70 - к другим наказаниям). "Желеховский - воплощенная желчь, писал о нем Кони. - Узкий, малообразованный, он давно составил себе славу ярого (и, по-видимому, искреннего) обвинителя... В бытность мою прокурором в Санкт-Петербурге он пришел ко мне однажды, печалясь, что проиграл дело, но утешая себя тем, однако, что он все-таки "вымазал подсудимому всю морду сапогом"".
