— Да-да! — сказала Карина. — Она у нас есть дома.

— Ну, вот видите… Сейчас, сейчас, сейчас… Вот вам его визитка.

— Спасибо.

Карина вышла из магазина, села в такси и, вернувшись домой, повесила картины на прежние места… Отныне она знала, что на стенах висит богатство.

 — А я узнал этого эксперта. Это Теплицкий? Да? Сергей Николаевич Теплицкий?

— Да. Это он…

— А откуда ты его знаешь?

— Я случайно с ним познакомился в Италии, в галерее Уффици. Он ведь раньше работал экспертом в Эрмитаже, а потом ушел на пенсию и переехал в Москву. Это первостатейный знаток живописи. Большинство экспертов ничуть не отличаются от скупщиков золота. И если бы Карина попала к кому-нибудь из них, они бы так высоко не оценили картины. Когда она сказала, что «Цветы в космосе» стоят десять тысяч, я понял, что она была у Теплицкого…

— Да. Этот бессребреник не умеет врать. У нас часто к нему обращаются за консультациями. У тебя есть его телефон?

— Где-то записан.

— Позвонить бы прямо сейчас. Но старик спит.

— Позвонишь завтра.

— По-моему, нам пора услышать телефонный звонок стюардессы, — сказал Олег. — Наверное, она звонила Вадиму не раз, когда его не было…

— Алё? — сняла трубку Карина.

— Попросите, пожалуйста, Вадима, — сказал женский голос с эстонским акцентом.

— Его нет дома… Что передать?

— Скажите, что звонили из аэропорта. А когда он будет?

— Минут через десять.

— Я позвоню. Скажите, его ждет горячий кофе с пирожком.

— А вы приезжайте… он уже будет.

— Нет. Я не успею. Я позвоню. Завтра и послезавтра я буду в Москве. Тоже позвоню. А кто со мной говорит?

— Это сестра Вадима, — легко солгала Карина.

— Очень приятно, — ответил голос в трубке.

— Мне тоже очень приятно. А какая в Прибалтике погода? Я скоро лечу в Прибалтику.

— Хорошая. Дождь пройдет — и солнышко. А каким рейсом вы летите?

— Еще не знаю. Я еще не брала билет.

— Обязательно заходите ко мне. Запишите мой адрес…

— С удовольствием…

— А Вадим не приедет с вами?

— У него сейчас навалом работы… Но я постараюсь его уговорить… Мы; может быть, приедем с Никой… Вы так часто звоните и ни разу к нам не зашли…

— А я прилетаю и через четыре — шесть часов лечу назад…

— Ты должен будешь найти стюардессу. Она тебе очень понадобится…

— А как ты думаешь, она встретилась с Вадимом?

— Думаю, что да.

— В Москве или в Таллине?

— Наверное, и в Москве, и в Таллине.

— И что? Они встретились втайне от Ники? Ника знала о встречах Вадима со стюардессой? — спросил Олег.

— Нет. Не знала.

— Итак, — сказал Олег, — Вадим встречается с Никой и со стюардессой, но ни та, ни другая об этом не знают. А?

— Скорее, со стюардессой было всего две встречи. Одна — в самом начале, ну, дня через три, через четыре после знакомства. И другая — совсем недавно. В самом конце. Вадим был в отчаянии…

— В каком отчаянии?

— Вадим был в отчаянии…

— Хорошо, но в ночь смерти Карина стюардесса была в Москве? Или ты исключаешь такой вариант?

— Нет, — сказал Ваграм, — не исключаю.

— И могла оказаться в его квартире?

— Могла.

— В ночь смерти Карина? — переспросил Олег. — Она могла оказаться в его квартире?

— Видишь ли, — ответил Ваграм, — я не могу проследить сейчас весь каринский поток боли.

— А Карина познакомилась со стюардессой? И в ночь смерти Вадима эти две женщины могли встретиться?

— Я не знаю, в какой степени боль Вадима распространялась на стюардессу. Но я могу тебе сказать, что Кариной было необходимо с ней встретиться. В эту ночь или накануне, но встреча должна была состояться и окончательно решить судьбу Карина. Убивать его или нет, — сказал Ваграм.

— А почему Карина лишь спустя годы решила проверить, насколько талантлив ее муж?

— А как бы ты реагировал, если в течение одной весны в твоей квартире появилось сто с лишним картин, целая галерея?

— Ты хочешь сказать, что натянутость их отношений подтолкнула ее на этот шаг? Стоит ли вообще дорожить таким мужем?

— Да нет!.. Все не так. Дело в том, что до сих пор Карин серьезно не занимался живописью… Что-то ему мешало… Ну, Ван Гог тоже стал серьезно заниматься живописью в двадцать восемь лет. А Поль Гоген… Так вот, когда в эту весну посыпались картины одна за другой, она растерялась. Она поняла, что с мужем происходит нечто невероятное…

— Ну, да, она выходила замуж за обычного инженера. А тут однажды вечером домой явился гений… Как с ним говорить? О чем? Она, привыкшая себя считать пусть не состоявшейся, но актрисой, должна была непременно уйти в тень… То есть, пока у него все было плохо, картины скупали за бесценок, она диктовала свои условия, предъявляла претензии, требования… И вдруг — неожиданное крушение всех иллюзий.

— Что-то в этом роде…

— Так вот почему ни у одной из картин нет названия. Он еще сам не был уверен… А я думал, почему картины не подписаны? Откуда такая застенчивость у художника? Наше время, по-моему, не страдает застенчивостью. А красивое, как и талантливое, редко бывает несовременным.

— Ты не сваришь кофе?

— Поедем ко мне? Пообедаем?

— Какой обед? Глубокая ночь. Так я в не позвонил на дачу.

— Я сделаю яичницу с сыром. Сыр у тебя есть?

— По-моему, есть в холодильнике.

— А ты будешь?

— Нет, Олег. Я выпью крепкий кофе со сливками.

— Между прочим, наш Карин очень смахивает на Дон Жуана. Раздает телефоны направо и налево.

— И правильно поступает. Многие женщины не прочь увидеть в своем возлюбленном скрытого Дон Жуана.

— И все же, все же, все же… Психологических неясностей становится все больше.

— Тебя это удивляет?

— Да нет.

— Жизнь уже навсегда вырвалась из привычного логического кольца. Наше мышление бродит по лабиринтам неизвестного, в наши отношения уже не подчинены той логике, где можно все легко объяснить…

— Держу пари — сейчас мы услышим передачу на нашу тему. — Олег включил транзистор:

…Нет, нет, нет, нет — мы хотим сегодня,

Нет, нет, нет, нет—мы хотим сейчас…

Тигр захохотал.

— Понимает, что такое современная цивилизация. Все хотят сегодня. — Он погладил зверя.

— Всю жизнь мне приходится иметь дело с пространством, не обозначенным фактами, — сказал Ваграм. — Музыка, живопись, литература, — что в них является большей реальностью — наша повседневная действительность или воображение художника?.. В музыке Баха нет фактов… Но ты ее слышишь. И мир становится тебе конкретно ясен…

— И все-таки я думаю, хотя Вадим Карин и Дон Жуан, а любил он впервые.

— Вот сейчас ты сказал самое главное. Карин до сих пор никого не любил. А когда большой художник влюблен впервые, он видит этот мир таким, каким его до сих пор никто не видел. В его произведениях нет никакой осторожности… Мы столкнулись с тобой с явлением совершенного порядка в искусстве. Но беда в том, что совершенное беззащитно, как ребенок…

— Ты устал?

— Нет… Сваришь еще кофе?.. А что, много философствую? Да?

— Какую ты мне готовишь подножку?

— Я?.. Нет. Эту подножку нам подготовил Вадим Карин своим автопортретом… Все художники старались скрыть от людей свою нежность и ранимость. И старались написать себя суровее и даже более жестокими, чем они были в жизни. Автопортреты Леонардо, Микеланджело, Тициана и поближе к нам Ван Гога, Ренуара, Сезанна, Пикассо. Даже самый нежный из всех великих, Сандро Боттичелли, и тот нарисовал себя хмурым. Были, разумеется, меланхолические, спокойные портреты. Но ни Репин, ни Левитан, ни Тропинин, — никто из них не любовался собой… А Вадим Карин на автопортрете откровенно беззастенчиво влюблен в себя… Ты всмотрись в него — такая глубокая мятущаяся натура. Так себя любить может только очень жестокий человек.

— Но этого жестокого человека уже нет. И давай ему простим самовлюбленность. В конце концов, когда жизнь кончается так трагически, трудно провести границу между самовлюбленностью и иронией по отношению к себе.