"Б а н з а й".
13. ПО ЭТАПУ. - АЛЕКСАНДРОВСКАЯ ТЮРЬМА
В апреле (1907 года) мне в тюрьме официально объявили, что я высылаюсь этапным порядком в Восточную Сибирь сроком на пять лет в административном порядке, т. е. без суда. Бумагу об этом я подписать, как обычно я поступал по отношению ко всем официальным бумагам, отказался, но принять к сведению это постановление Особого Совещания четырех министров, конечно, был вынужден.
Надо знать, что представляло тогда из себя это передвижение "по этапу". Время от времени по так называемым "пересыльным тюрьмам" собирали партии арестантов, предназначенных к пересылке из одного города в другой - и особенно к пересылке в Сибирь. Здесь были самые разнообразные люди. Каторжане в цепях, назначенные для отбывания каторги в одной из страшных сибирских тюрем Забайкалья, бродяги, не помнящие родства (среди них большинство состояло из беглых каторжан, личность которых не могли установить - им обычно давали четыре года каторжных работ), подследственные, которые шли на суд в одну из провинциальных тюрем - по месту совершения преступления, сосланные, как я, в административном порядке в Сибирь - уголовные и политические, мужчины и женщины и даже дети, вплоть до грудных, родившихся уже в тюрьме.
Сборище людей - по своей судьбе, характеру, классу - необычайной пестроты. Нигде, конечно, нельзя познакомиться с таким богатством человеческих типов и характеров, как в пересыльной тюрьме и на этапе - наблюдая окружающих, слушая их рассказы. Здесь можно встретить самые последние низы, человеческие подонки, героев горьковского "На дне", но здесь же вы могли найти и бывших представителей аристократии, бывших князей и графов, которых превратности судьбы привели в тюрьму, на каторгу.
Крестьяне, рабочие, ремесленники, купцы, интеллигенты, чиновники, дворяне. С другой стороны - мелкие мошенники и воры разных категорий, поджигатели, насильники, отравители, страшные убийцы - и люди, попавшие в тюрьму по недоразумению, по несчастью, совершенно невинные во взведенных на них преступлениях. Каждая партия состояла из 100-150 человек, и в каждой партии в те годы обязательно были политические - подследственные, административно высылаемые, каторжане, В пересыльных тюрьмах такие партии накапливались и обычно каждую неделю отправлялись дальше.
То был 1907-ой год - значит, среди пересыльных было много людей, захваченных бурными событиями 1904, 1905 и 1906-го годов. Были партийные революционеры, как я, были рабочие, участники крестьянского движения - среди них как сознательные революционеры, так и простые "аграрники", отбиравшие земли у помещиков и сжигавшие их поместья, солдаты и матросы (балтийского и черноморского флота), участники военных восстаний. Немало было также и просто так называемых "экспроприаторов", свидетельствовавших уже о вырождении революционного движения; так назывались люди, которые часто под видом "революционных экспроприации" отбирали деньги в винных казенных лавках, в банках и лавках - в свою собственную пользу.
Среди них были просто налетчики, грабители, рядившиеся в революционные одежды. Некоторые из них называли себя "анархистами-коммунистами" (им в тюрьме дали прозвище - "акакии", т. е. а-к). Почему-то это были люди по большей части с юга, главным образом из Одессы. Там прославился в то время своими революционно-разбойными подвигами один анархист, называвший себя Черным Вороном - поэтому этих маленьких экспроприаторов дразнили "черными галками".
В пути все мы были в полной и бесконтрольной власти конвойной команды, в которой царила суровая дисциплина. Конвойных за побег арестантов приговаривали к каторге. Обычно принимавший партию начальник конвоя объявлял арестантам: "Один шаг от конвоя в сторону - штык, два шага - пуля".
Путешествие "по этапу" - одно из самых мучительных наказаний. Я считаю его даже страшнее каторги того времени, но вместе с тем - для познания жизни, для изучения людей и знакомства с богатством и пестротой человеческой жизни, нахождение в пересыльной тюрьме и на этапе ни с чем несравнимо.
От Петербурга до Иркутска или вернее до Александровской Пересыльной тюрьмы, которая находилась в 60 верстах от Иркутска и куда всех ссылаемых в Сибирь направляли, можно доехать по железной дороге в одну неделю (5.000 верст), но мы ехали целый месяц.
Дорога наша шла через Вологду, Вятку, Екатеринбург, Красноярск и нас почему-то неделю держали в Вятской тюрьме и неделю - в Красноярской. Везли нас в специальных арестантских вагонах, на окнах которых были железные решётки, а входы крепко запирались двумя железными дверями. Нас то и дело обгоняли другие поезда - даже товарные - и мы иногда по несколько дней почему-то стояли на станциях на запасных путях. На станциях наши арестантские вагоны вызывали всеобщее внимание, около них останавливалась публика. Чем ближе к Уралу и Сибири, тем чаще встречались поезда с крестьянами-переселенцами, ехавшими из России на новые земли.
Арестанты иронически называли их "самоходами". Еще бы: их, арестантов, силой и под конвоем ссылают в Сибирь, а эти чудаки - "самоходы" - сами добровольно в Сибирь едут!.. Между этими переселенцами и арестантами скоро устанавливалась связь. Обычно разговор начинался с расспросов: "Есть ли из такой-то губернии?" Почти всегда земляки находились - и начиналась дружеская беседа с расспросами, кто из какого уезда, какой волости, какой деревни... Относились к нам добродушно, с интересом. Некоторые из наших товарищей, политические, незаметно переводили разговор на политическую тему (от вопросов о земле так легко перейти к политике!) - и, как ни покажется это странным, иногда из окон арестантских вагонов часами лилась страстная революционная пропаганда, которую внимательно слушали крестьяне-переселенцы. Конвойная команда редко вмешивалась. И удивительно, что так продолжалось всё время нашего пути - не только по России, но и по Сибири. Это была настоящая революция на колесах!
Что же касается нашей конвойной команды, то сначала каждая команда обращалась с арестантами очень строго и нас заставляли сидеть в вагоне каждому на своем месте, но постепенно становилось свободнее - мы могли переходить с места на место, вместе пить чай и закусывать и даже петь революционные песни (но не на остановках). Конвойные даже сами с интересом пускались в разговоры с нами - ведь это были те же русские крестьяне, вынужденные отбывать обязательную военную службу.
Известно, как в русском народе относились к арестантам, в особенности к каторжанам - их называли не иначе, как "несчастненькими". Ведь "от сумы и от тюрьмы не зарекайся", говорит русская пословица, в тюрьму может попасть каждый. Отсюда сочувствие к арестантам, которое выражается в том, что через конвой прохожие передают арестантам хлеб, подают медные деньги. Это старая русская традиция, старый русский обычай, который не решались нарушать и конвойные.
Помню, как мы приехали в Вятку. Было холодное утро. Таявший снег образовал на улицах невероятную грязь. С нашими мешками на плечах мы должны были под конвоем от товарной железнодорожной станции пройти через весь город расстояние в несколько верст. Это было трудно. Ноги расползались в грязи, доходившей до щиколотки, спина ныла от тяжести, конвойные всё время на нас кричали, осыпая самыми грубыми ругательствами - очевидно для того, чтобы влить в нас энергию.
Впереди, как всегда в таких случаях, шли каторжане, гремя цепями. Я шел тоже в первом ряду - по опыту я уже знал, что в первом ряду идти всего удобнее. Партия наша, вероятно, представляла тяжелое, а может быть и страшное зрелище - грязные, оборванные люди, обросшие бородами, в арестантских халатах, в тяжелых кандалах. По бокам и впереди партии шли вооруженные винтовками и с обнаженными саблями конвойные в черных шинелях. Прохожие останавливались и провожали нас сочувственными взглядами. Я был единственным впереди, среди арестантских халатов, человеком в своем собственном черном штатском пальто, в шляпе, в очках - и чувствовал, что привлекаю к себе внимание. И мне нисколько не было стыдно - наоборот, я чувствовал себя как на революционной демонстрации, и шел с высоко поднятой головой. Какая-то старушка отделилась от тротуара, вышла на мостовую в грязь, дрожащей рукой протянула мне медную копейку и, с умилением глядя на меня, сказала: - "вот, возьми, Христа ради, милый человек!" - и при этом перекрестилась. Я с глубоким чувством взял эту копейку и потом хранил ее при себе, как святыню, в течение нескольких лет. Где-то потом она затерялась, о чем я до сих пор жалею.
