- Я не буду больше, Махмуд, - сказал он. - Стервенею я от нее.
Темир отказывался пить! Айя, что с этим миром такое творится?! То ли совсем никчемным стал, то ли, напротив, в себя приходит?! К чему бы это, а?..
- Доброго пути тебе, Темир, - сказал Махмуд, подняв свой стакан, благополучно доехать до дому и найти всех в добром здравии. А нас сирот, не забывай, слышь? И ты сирота, и я сирота, и Мошу сирота. Поискать, так в этом окаянном мире не сыщешь человека, который бы не был сиротой. Что тебе еще сказать? Едешь - езжай, но нас ты обездолил, без Темира нас оставил, да!
Мошу перевел взгляд с Махмуда на Темира и подумал: да что это они, валлах; никогда я их такими не видел, сейчас расплачутся, чего доброго...
- Налей чуток, - сказал Темир, поднял свой стакан и сказал: - Да услышит аллах слово твое, Махмуд! Да осчастливит тебя аллах, Мошу!.. - Потом он повернулся всем корпусом, и посмотрел сквозь грязные запотевшие стекла окон вдаль. - Оставайтесь благополучны, горы! - Выпил все до конца, ничем не закусил и поднялся. - Ну, вам оставаться, а путнику - в путь. Махмуд и Мошу тоже встали, переглянулись, одновременно полезли в карманы, достали каждый по полусотенной ассигнации и сунули Темиру в карман. Темир кивнул благодарно, надел свою шапку-ушанку, взял свой чемодан, и все втроем вышли из шашлычной. Под деревьями, роняющими осенний желтый лист, они распростились.
- Проводить тебя, Темир? - спросил напоследок Махмуд.
- Нет, дорогой, нет. Я лучше один. - Темир посмотрел на Мошу. - Могиле Зульфугара-киши я поклонился, с Салатын-баджи простился... Словом, ребята, да полнятся светом могилы усопших, а живые - живите тысячу лет!
Повернулся и пошел. Махмуд и Зошу долго смотрели ему вслед, и когда перегнувшаяся вправо под тяжестью фанерного чемодана фигура в поношенной шинели исчезла за поворотом, они вернулись в шашлычную. Махмуд с ходу налил себе водки и выпил, не закусывая. Дядюшка Халил, вернувшись из кухни за стойку, спросил:
- Айя, а куда сирота подевался, пьянчужка этот?
Мошу засмеялся. Махмуд не отозвался.
... Когда они оба, в плащах, с непокрытыми головами, вышли из шашлычной и направились к зданию сельсовета, где должен был состояться праздничный митинг, им встретилась почтальонша Люда.
- Махмуд, - позвала она, приостановившись. - Тебе там телеграмма. Срочная.
- Черт с ней! - сказал Махмуд, окидывая, взглядом четырехугольную, как тумба, затянутую нежным розовым жиром фигуру Люды. - Потом зайду за ней.
Люда поджала губы и прошла.
В сквере перед зданием сельсовета были празднично одетые люди, у обочины дороги стояли грузовые машины и автобусы с яркими транспарантами. В воздухе пахло одеколоном и радостью, все поздравляли друг друга с праздником. У Махмуда заметно поднялось настроение, он вошел в эту празднично взволнованную толпу, обменялся приветствием с одним-другим, а увидев трибуну, устланную дорогим ковром, которую воздвигли на взгорке под купой желтолистых деревьев и на которой уже стояли руководящие товарищи, присвистнул от возбуждения:
- Айя, да тут целое представление ожидается!
Слева и справа от трибуны стояло по четырнадцать человек, слева - ашуг, справа - зурначи.
- Айя, почему они не играют? - спросил Махмуд, поймав за локоть случившегося тут секретаря сельсовета Вахида, худого человека с впалой грудью, в белой сорочке и галстуке цвета свернувшейся овечьей крови.
Вахид посмотрел на часы.
- Не время сейчас. Сейчас скалолазы наверх поднялись, через час раздастся взрыв. И тогда, секретарь сказал, чтобы заиграли "Кер-оглы джанги"*.
______________ * "Кер-оглы джанги" - воинственная мелодия.
- Ну, а если не взорвется, тогда что? - спросил Махмуд.
- Слушай, ты где так нализался с утра? - смеясь, шепотом спросил его Вахид, и хотел отойти, но Махмуд придержал его за руку.
- Стой! Погоди! - Щурясь, он посмотрел на трибуну. - Это кто справа от секретаря - неужто Зибейда-ханум?
- Она!
- Айя, Мошу, смотри, Зибейда-ханум к нам приехала, вон она! - Он подтолкнул Мошу в бок, но тот почему-то не выказал восторга. - Она тоже петь будет? Здесь?!
- Этого я знать не могу, - сказал Вахид.
- А те двое в шляпах, слева - эти кто?
- Бый! Не узнал?.. Первый слева - Мухтар Керимли...
- Айя, да разве он жив?
- Ты что, спятил? С чего это ему помирать?
- Ну, а второй?
- Ну, как же! Салахов Адыль Гамбарович!
- Мошу! - Махмуд тронул парня за плечо. - Смотри, это же тот самый Салахов, о котором твой дедушка Зульфугар говорил, ну, тот уполномоченный. Айя, какой здоровенный мужчина! Молодец наш новый секретарь, каких именитых гостей к нам зазвал из Баку, а?..
Вахид, отцепившись, наконец, от Махмуда, отошел и встал чинно, и в этот момент секретарь, открывая митинг, сказал в микрофон: "Товарищи!".
Динамики усилили его голос, слово отозвалось многократным эхом, и всполошенные вороны закаркали на ветках.
И в этот же самый момент, Махмуду как нож всадили в живот, такие начались рези, что в глазах потемнело, и весь он покрылся испариной. Качнувшись, он всей тяжестью повис на руке у Мошу.
- Худо мне, Мошу... ой, худо...
- Что ты, доктор Махмуд, что с тобой? - растерянно проговорил Мошу, пугаясь побелевшего лица и помутневших от боли глаз Махмуда.
- Выведи меня отсюда, но тихо, чтобы никто не видел... - постанывая, попросил Махмуд.
Мошу, поддерживая его, вышел вместе с ним из толпы и посадил в стороне под деревом. Там, откуда они ушли, раздались дружные аплодисменты. И боль Махмуда снесло, как плотину, в половодье этих ликующих звуков, глаза его прояснились. Он поднял голову и сказал Мошу, который в страхе смотрел на него:
- Что это? А?
- Пьешь ты много, доктор Махмуд, - жалостно сказал Мошу. - Не пей так много.
Мошу готов был заплакать.
- Да-а, брат, вот так фокус... - Посидели чуток, Махмуд поднялся с помощью Мошу и с замиранием сердца ждал нового приступа боли. Но нет, боль отпустила его.
- Вот что, брат, оставаться я тут не могу, если даже не гору взорвут, а целый мир. Я домой пойду.
- Я провожу тебя!
- Нет, что ты! Я пойду, рядом же. Ты оставайся, расскажешь мне потом.
В этом селе на берегу Куры, как и во многих других селах, был свой дурачок Дубина Гулам. По имени Гулам, по прозвищу Дубина. Он ни с кем не разговаривал и в любое время года бродил в лесу один-одинешенек. Вытянуть из него слово было почти невозможно, и как ни старались при встрече с ним односельчане, как ни улещали и ни заговаривали ему зубы сладостными речами, дурачок глядел безучастно, на вопросы не отвечал, сам ни о чем не спрашивал и спешил уйти восвояси.
Поэтому Махмуд, спеша домой, схватившись за живот, был прямо сказать, поражен, увидев Дубину Гулама среди людей. Не в толпе, не в гуще, сбоку где-то, но и то!
Махмуд сначала глазам своим не поверил, но, приглядевшись, узнал в этом длиннолицем, большеносом, с бельмом на левом глазу и длинной дубинкой в руке верзиле сельского дурачка.
- Айя, Гулам, - поддел его Махмуд, - а где твой флаг?
Дубина Гулам вздрогнул и уставился на Махмуда.
- Айя, ты что - язык проглотил? У людей принято здороваться, о делах-заботах справляться... У нас нынче праздник, все радостные, а ты хоть бы улыбнулся, да не построится твой дом...
И тут свершилось чудо. Дубина Гулам открыл рот, и Махмуд впервые услышал его глухой, корявый голос.
- Айя, Махмуд, - сказал голос, - исполнились сроки, сегодня конец света!..
Махмуд нахмурился.
- Это еще почему, бродяга? Почему вдруг ты на сегодня назначил конец света, а?
- Потому, Махмуд, что Пещеру Дедов взрывают! - прошелестел голос.
- Ну и пусть! Что хотят, то и взрывают. Тебе-то что, бродяга?, расхохотался Махмуд. - Озеро у нас построят, мы в нем купаться с тобой будем! Понял? - Махмуд, махнув ему рукой, пошел дальше и услышал за своей спиной странный бормоток Дубины Гулама:
