Кто верит, пусть верит, не верит - не надо!

Больной зажмурился, потом со страхом открыл глаза, посмотрел на обледеневшие без окон и дверей, стены и услышал откуда-то издалека голос Замины:

- Не волнуйся, дорогой, тебя слегка лихорадило.

Больной снова открыл глаза и увидел, что он в своей кровати, а рядом стоит доктор Бергман в своих серебряных очках на носу.

- Мне холодно, доктор!..

Господи, чей это голос?!

Где-то вдали послышался звук колокольчика, он все приближался и скоро заполнил всю комнату, весь дом и весь мир.

- Мне холодно, доктор...

Доктор Бергман говорил ему что-то, но больной не расслышал, звон колокольчиков заглушал все звуки, и больной понял, что это телефон.

- Откуда? Из Тюмени? - раздраженно крикнула в трубку Замина. - Но у нас нет никого в Тюмени!

- Дай! Дай мне трубку! Скорей! - Больной открыл глаза и, превозмогая белый туман, увидел, как доктор Бергман взял из рук Замины телефонную трубку и приложил к его уху.

- Это я, я, Салима! - сказал он, задыхаясь, в трубку. В телефонной трубке гудел ветер, больного зазнобило, у него зуб на зуб не попадал.

- Нашла, нашла, нашла!.. - Голос Салимы-ханум доносился оттуда, где гудел ветер, из самого средоточия ветра. - Ты помнишь, я эпикриз тебе давала, который мне дал врач Акоп. Так вот, у его сына, у Сергея! Ты понял?!

- Хватит! - сказал доктор Бергман. - Тебе нельзя так долго говорить!

- Как называется? - спросил больной, и на этот раз услышал свой голос.

- Что - как называется?

- Роман... - Гулкий ветер из телефонной трубки сотрясал оконные рамы. Как называется роман?

- "День казни...".

Обе двери, и та, и эта, были наглухо закрыты, и от воющего в телефонной трубке удушливого ветра ухо глохло и слепнул глаз. Ветер, сорвавшийся из недр Пещеры Дедов, смешал воедино черные и белые тучи и погнал их в синее небо города, который называли городом ветров, он скрыл с глаз луну и звезды и яростным порывом распахнул настежь все закрытые двери. Конское ржание, крики сарбазов, запах крови и железа заполнили все клетки мозга...

Но над чернотой туч сияли все-таки звезды, и в их свете сияла незаконченная строфа поэта, который остался лежать с широко раскрытыми глазами.

Напрасно я просил отсрочки у судьбы.

Судьба, а с нею смерть, на милости скупы...

Доктор Бергман поспешно отослал из комнаты Замину, схватил больного за руку и попытался нащупать пульс. Пульса не было. В мертвых глазах горели две звезды, каждая величиной с яблоко.

Фельдшер Махмуд и внук Зульфугара-киши Мошу с утра, пораньше поели в шашлычной дяди Халила хаша, выпили как следует, а теперь беседовали за чаем. После того, как Зульфугар-киши навеки упокоился на сельском кладбище, в доме его собрались родичи, и решили на семейном совете устроить Мошу на работу в райпо, поскольку он учился вполне достаточно, и студента из него все равно не выйдет. И Мошу не жаловался, нет, он был вполне доволен жизнью и, запуская руку в карман, вместе с грязным носовым платком доставал сразу пять-шесть четвертных ассигнаций.

- Помереть тебе, если вру, Мошу, я так устал от всех этих праздников, головой твоей клянусь! Вот еще праздник урожая отпразднуем, и я три дня спать буду! Клянусь могилой твоего деда Зульфугара!

Мошу недоверчиво улыбнулся, отер потный лоб и сказал:

- Много ты пьешь, доктор Махмуд, оттого все, ей-богу.

- Нельзя мне не пить, Мошу, головой твоей клянусь! Не человек я без водки, вялый делаюсь, жизнь из меня уходит. Что ж поделаешь! Дядя Халил! Махмуд повернулся к буфетчику, который перетирал за стойкой ножи-вилки. Скажи правду, дядя Халил, кто больше пьет - ты или я?

Буфетчик расстегнул грязно-белый халат, почесал себе живот под свитером и зевнул.

- Мы с тобой еще выпьем, Махмуд, - сказал он. - Мы еще столько выпьем! До самой смерти пить будем! А ты лучше вот что объясни мне - почему это ныне райком праздник урожая с нашей деревни начинает?

- Как, то есть, почему? - пожал плечами Махмуд. - Гору же взрывать будут!

- Да знаю, что гору взрывать будут! - Дядюшка Халил вышел из-за стойки, подсел к ним за стол и повел своим большим рябым носом. - Айя, ты мне вот что скажи - зачем столько народу сюда собрали? Не для того же, чтоб одну-единственную гору взорвать?!

- Народ на праздник собрался, голова! Будет митинг, потом взрыв, потом поедут в райцентр, там на стадионе большой концерт проведут.

- Доктор Махмуд, я тоже не понял, что за гору взорвать собрались? спросил Мошу.

- Айя, безграмотный ты человек, что тут понимать? Видишь горы? - Махмуд изогнулся и показал сквозь засиженные мухами окна шашлычной далекую горную гряду в тумане. - Там ледники есть, туда взрыватели поднялись. - Он запнулся и сбился. - Ну, вы меня тоже сбили. Словом, дружок, взорвут там, наверху, гору, а внизу озеро искусственное построят - вот все, что я знаю! А на побережье будут гостиницы, рестораны и эти, как их, кемпинги.

- Доктор Махмуд, дедушка говорил мне, что там в горах огромная пещера, а в пещере дракон сидит или еще что-то, я уже не помню. Дед говорил, что туда даже птица не долетит. Как же они туда доберутся?

- Айя, ты что, ребенок? - засмеялся Махмуд. - А альпинисты на что?

В шашлычную вошел Темир, он был в поношенной шинели, выгоревшей, полинявшей ушанке, с большим крашеным чемоданом в руке.

- Айя, где ты запропал? - обрадовался Махмуд. - Иди, иди к нам!

Темир опустил свой чемодан возле двери, снял свою ушанку и положил ее на чемодан, подошел и поздоровался с каждым за руку. Рука его с холода показалась им, разгоряченным едой и питьем, ледяной.

- Присаживайся! - распорядился Махмуд и выразительно подмигнул буфетчику Халилу. Тот встал, пошел за стойку и вернулся с бутылкой водки, глубокой тарелкой бозартмы и мелкой - с зеленью.

Махмуд откупорил бутылку, разлил водку по стаканам, хотел и дядюшке Халилу налить, но тот покачал головой, мол, не буду, и ушел на кухню.

- Добро пожаловать, Темир, - сказал Махмуд, поднял стакан, подмигнул Мошу и поиграл бровью. - А ну, глотни-ка, брат.

Темир тоже поднял стакан.

- Доброго вам утра, - сказал, выпил глотками водку, провел худым пальцем по губам и от души крякнул, потом взял кусочек сыру и стал вяло жевать.

Махмуд посмотрел на Темира, выпил залпом свою водку, взял жирный кусок баранины и стал с аппетитом есть. Потом он посмотрел на чемодан, кинутый Темиром у порога, и спросил:

- Айя, Темир, ты куда это собрался с чемоданом ни свет ни заря?

- Я попрощаться пришел, Махмуд, - подавляя вздох, сказал Темир, - с тобой и с Мошу.

- Что за прощанье, айя? - Махмуд и Мошу переглянулись удивлённо.

- Уезжаю, - сказал Темир. - Возвращаюсь, стало быть, на родину.

Если бы Махмуду сказали, что все жабы-лягушки на земле заговорили по-человечьи, то и тогда бы он изумился не больше, чем от этого сообщения Темира; у него даже дыхание перехватило, и в ушах вроде как лопнуло что-то. А что до Мошу, то он так и остался сидеть с раскрытым ртом и круглыми глазами.

- Айя, ты что, к Тамаре возвращаешься?

- Угу...

- Да как же это ты так вдруг?

Темир налил себе водки, сделал глоток и поставил стакан.

- Приснилась она мне ночью, Тамара... - Глаза его увлажнились. Померла, должно.

Мошу отвернулся, чтобы скрыть улыбку, а Махмуд расстроился.

- Слушай, что ты такое говоришь? - сказал он Темиру. - С чего ты взял, что она померла? Мало ли кто приснится, помирать-то зачем?

- Нет, я знаю... Если б не померла, ни за что бы не приснилась, сказал безнадежно Темир, и Махмуд увидел в вечно красных от дармового вина глазах Темира нежность.

Мошу, развеселившись, собрался разыграть, как обычно, Темира, но Махмуд сделал строгие глаза, и Мошу поскучнел лицом.

- Пропадешь ты там, Темир, - сказал невесело Махмуд.

- Что делать, - отвечал Темир.

Махмуд снова стал разливать водку, но Мошу не пил, стакан его был полон, а Темир накрыл ладонью свой пустой стакан.