– Это нечестно по отношению к Фларри.

Моя возлюбленная села, ее тело светилось в наступающей темноте.

– Что это на тебя нашло, Доминик? – требовательно спросила она. – Муж не возражает.

– Откуда ты знаешь? – произнес я недоверчиво.

– С чего ты вдруг понес эту чушь о Фларри? Ты больше меня не хочешь? – обиженно проговорила Гарри.

Не упоминая священника, я попытался объяснить, почему мы должны прекратить нашу связь. Это было бесполезно.

– Если ты вдруг стал таким богобоязненным, можешь увезти меня, а потом жениться, – беспечно заявила она. – Я готова пойти с тобой хоть на край света.

– Мы уже спорили об этом, любимая, – мягко возразил я. – Ты же знаешь, мы не созданы друг для друга. Через несколько месяцев я тебе надоем.

– А по-моему, надоем тебе я, – фыркнула в ответ моя подруга. – Почему ты не можешь честно сказать, что устал от меня?

– Дело вовсе не в этом.

Ночной ветерок донес до меня тревожащий запах ее кожи. Последовало продолжительное молчание.

– Итак, ты собираешься сбежать и бросить меня одну с твоим ребенком, – кинулась в атаку женщина. – Должна сказать, это безумно храбрый поступок!

– Откуда мне знать, что ребенок мой? – вспылил я, уязвленный презрением в ее голосе, и продолжил: – Откуда мне знать, захочешь ли ты вообще оставить его?

Гарриет резко вздохнула, словно я ее ударил. Потом она повернула свое гневное лицо ко мне.

– Боже мой! Ну и мерзавец же ты! – воскликнула она в ярости. – А чей он, как ты думаешь? Кевина? Хотя он больше похож на мужчину, чем ты!

– Мне все равно, чей это ребенок, – заявил я грубо. – Но я не собираюсь больше обманывать Фларри.

– Но ты ведь совершенно счастлив взвалить на него собственную ношу? Верно? – не унималась моя любовница.

– Неправда. Я совсем не радуюсь этому.

– Значит, ты пойдешь и выложишь все ему? Твоя жена беременна от меня, и я только что прозрел? И что меня ждет? – Ее голос сорвался в рыдания.

Я молчал.

– Кто-то тебя надоумил, – сказала она подозрительно. – Сам бы ты никогда не додумался до таких глупостей.

– Вчера вечером я переговорил с отцом Бресниханом, – отстраненно сообщил я.

– Так я и знала! Этот мерзкий святоша! Какого черта он сует свой нос куда его не просят! – Ее голос стал злобным. – Я убью его, этого лицемерного любителя чужих любовных похождений!

– Никакой он не любитель! – встал я на защиту священника. – Ему, наоборот, все это не по душе!

Мы препирались почти час. Потом Гарриет сказала:

– Давай перестанем ссориться! Лучше иди ко мне. Еще один разок. Один разок не считается.

Когда женщина опустилась на колени рядом со мной, ее соски коснулись моего лица. Она принялась расстегивать кнопки моей одежды. Тело моей возлюбленной было таким горячим, таким прекрасным. И все-таки я почувствовал смутное отвращение, которое помогло мне опомниться. Мы немного поборолись, потом я вывернулся из ее рук и убежал прочь. Позади я слышал ее сдавленные рыдания, а потом – тишина.

Но в ту ночь я не мог спать. Мой мозг в сотый раз прокручивал все, что мы наговорили друг другу, и все, что я хотел бы сказать моей Гарриет. Я плохо справился со своей задачей. Я должен был объяснить ей причины нашего расставания более ласково.

И тогда вся любовь, что некогда была между нами, нахлынула на меня снова. Это чувство не было животной страстью, в нем были привязанность и нежность. Сцены из недавнего прошлого возникли у меня перед глазами. Я бросил Гарриет в ту минуту, когда она больше всего нуждается во мне. Я – трус! Она никогда больше не вернется. Нельзя распутать любовный клубок, попросту жестоко оборвав все нити.

На восходе солнца что-то подтолкнуло меня встать и одеться. Я был опустошен своей утратой. Гарри больше никогда не вернется ко мне. Словно место наших прежних свиданий могло облегчить мои страдания, ноги сами привели меня на лужайку у реки.

И там меня ждала Гарриет! Я выбежал из рощи, мое сердце прыгало от радости, вчерашняя решимость позабылась. Ее ночная рубашка лежала в том же месте, куда она ее бросила. При свете восходящего солнца ее лежащее ничком тело отливало жемчужно-белым, а рассыпавшиеся волосы были черны, как ночь. Она, должно быть, уснула после моего бегства. Я поспешил разбудить ее и проводить домой, пока Фларри не проснулся. Она, наверное, ужасно замерзла, глупышка! Пролежать на земле голой всю ночь!

Я потряс Гарриет за плечо и нежно заговорил с ней. Плечо и вправду было ледяным. Я в отчаянии перевернул тело. Грудь и живот спереди были искромсаны ножевыми ранами, похожими на маленькие черные губы, и кровь, сочившаяся из них, тоже казалась черной в солнечном свете.

Человек оправляется от шока быстрее, чем принято думать. Около минуты я стоял, пялясь на изуродованный труп и ничего не чувствуя. Потом я приказал себе: «Не дотрагивайся до убитой, оставь это полиции». Прекрасно, я только один раз прикоснулся к плечу, переворачивая ее. На моей одежде не осталось следов крови. Хотя почему «убитой»? Возможно, мое предательство заставило Гарриет совершить самоубийство? Смехотворно! При ней в ту ночь не могло быть никакого ножа. И разве смогла бы она нанести себе столько ножевых ударов? Поблизости ножа тоже не оказалось. Я проверил это, обыскав густую траву, тревожась, не оставил ли я случайно следов своего присутствия здесь.

Моим первым порывом было броситься в усадьбу Лисонов за помощью. Но теперь я понимал, что не смогу взглянуть Фларри в глаза, не осмелюсь признаться, зачем пришел сюда на рассвете. Да и кто мне поверит? Обнаружится, что Гарриет была беременна, откроется, что я был ее любовником. Трусливые любовники (банальная история!) иногда убивают женщин, которые зачали от них детей. Полиция не станет вдаваться в подробности.

Я наклонился и коснулся холодной щеки Гарриет. Ее глаза уставились на меня невидящим взглядом. Я развернулся и устремился прочь мимо деревьев, крадучись, словно и впрямь был убийцей.

Спотыкаясь, я добрался до коттеджа, вскипятил себе чаю и сварил яйцо. Весь день я провел словно в тумане, общаясь с Бриджит, когда та явилась. Моя рана начала болеть. Я в ответе за смерть Гарриет! Если бы я не оставил ее прошлой ночью, этого ужаса никогда бы не произошло. Может, на нее напал какой-то бродяга? Увидел обнаженную женщину у реки, изнасиловал и убил? Или, возможно, это работа Фларри, разъяренного разговором с отцом Бресниханом? Обезумев, он напал на жену, как маньяк, ведь священник подтвердил его подозрения.

Но тут меня поразила жуткая мысль. Я тоже был перевозбужден прошлой ночью. А что, если у меня раздвоение личности? А что, если я, сам того не помня, вернулся к реке и зарезал женщину, ставшую обузой? Я забрался в спальню и в отчаянии осмотрел всю одежду. Никаких следов крови. Я разделся: мое коварное второе «я» могло убить ее голым. Ни бурых пятен на коже, ни следов борьбы. Но после содеянного я мог искупаться в реке и смыть их.

Страх, что внутри меня гнездится маньяк, лишил меня последнего мужества. Я бросился на кровать, рыдая и бормоча:

– Гарриет! Дорогая, скажи мне, что я не делал этого! Прости меня, любимая! Прости за то, что оставил тебя!

И тут поверх изгороди из фуксии я увидел две машины, несущиеся к особняку Лисонов. Это наверняка полиция. На такой скорости они запросто свернут себе шеи.

Я попытался овладеть собой в преддверии следующего испытания. Я должен рассказать им правду обо всем, за исключением моего свидания с женой Фларри прошлой ночью. В нем я сознаться не осмелюсь – это все равно что сунуть голову в петлю.

Нож – вот улика! Я спустился вниз и лихорадочно осмотрел кухонные тесаки в ящике. Их лезвия блестели, чистым был и перочинный нож, лежавший на письменном столе. Значит, порядок. Но если я шизофреник, я вымыл бы клинок или выбросил оружие в реку, а теперь ничего бы не помнил об этом.