Реннел твердо стоял на своем, и как ни старался Блаунт, больше ничего из него вытянуть не удалось. Найджел так и не понял, правду ли говорит художник.

И снова Найджел и Блаунт обменивались впечатлениями под крышей летнего домика.

– Хотелось бы мне знать, какую игру ведет этот молодой идиот, проворчал суперинтендант. – Он насмерть перепугал Торренса, черт бы его побрал!

– Что вы по этому поводу думаете?

– Он заставил Торренса замолчать, чтобы защитить кого-то. Может быть, себя самого? Да нет – такой экстравагантный способ, который он для этого выбрал, только привлек к нему внимание. Скорее всего, Лайонел испугался, что Торренс хочет сказать что-то про мистера или миссис Ситон. Возможно, так оно и было на самом деле.

– Есть еще и третья возможность. Зачем все же он устроил это представление? Ведь если Лайонел хотел только, чтобы Торренс не раскрывал рта, ему не составило бы труда напугать его, не поднимая столько шума, скажем, ночью или сегодня утром. Я думаю, он просто хотел отвлечь наше внимание от…

– К чертовой матери! – взорвался Блаунт. – Вы на это намекали вчера днем? Насчет нового урожая таинственных происшествий? Не вижу ничего таинственного в том, как эта парочка взяла нас на мушку. Ну, так от чего же он хотел нас отвлечь?

– От стихов, Блаунт.

– Послушайте, Стрейнджуэйз, у меня от этого дела голова идет кругом и без ваших…

– Я абсолютно серьезен. В этом доме самое главное – это поэзия Роберта Ситона. Недавно он начал писать нечто такое, что, как нам всем представляется, может стать его лучшим произведением. Расследуя это дело, мы с вами должны научиться существовать в абсолютно иной системе ценностей, чем нормальные люди. Ситоны – да и Мара тоже, я думаю, – это люди, для которых искусство бесконечно более важно, чем какое-то полицейское расследование. Более реально, более жизненно, если хотите. Ради поэзии Роберта они пойдут на все и пожертвуют чем угодно.

– Уж не хотите ли вы сказать, что Освальда Ситона убили ради поэзии его брата? Этого мне не выдержать.

– Не исключено. Но я хочу сказать вот что: у молодого Лайонела, возможно, есть, а может быть, и нет оснований подозревать, что его отец как-то связан с убийством; но он знает, что рано или поздно мы раскроем это преступление, и хочет как можно больше оттянуть этот момент, чтобы Роберт успел закончить работу, которой сейчас занят. И вот молодой человек устраивает этот эффектный спектакль, устраивает его для отвода глаз. Лайонел хочет заставить вас потратить время на бесплодные розыски, хочет переключить на себя ваши подозрения. Вот почему он заявил, что это он спрятал Финни в склепе и носил ему туда еду.

– Все, что я могу сказать, так это то, что если вы серьезно во все это верите, значит, вас можно убедить в чем угодно. В реальной жизни люди себя так не ведут. Послушайте, ведь это было бы самое настоящее донкихотство!

– Молодым людям часто бывает свойственно самое отчаянное донкихотство. К тому же для Лайонела это не чистый альтруизм. Отношение к нему Мары очень изменилось, когда она стала подозревать, что он жертвует собой ради Роберта, – ведь она сама ради Роберта готова на все. Между прочим, Блаунт, если вы хотите поскорее разыскать наших молодых людей, я бы посоветовал вам оповестить все конторы, в которых регистрируют браки. – Найджел перевел взгляд на загадочный силуэт Плаш-Мидоу. – Вы говорите о реальной жизни, Блаунт. Но посмотрите на этот дом – вам не чудится порой, что он того и гляди исчезнет, как сон, стоит только вам отвернуться на мгновение?

– Нет, – ответил Блаунт. – Честно говоря, ничего подобного мне в голову не приходило. Что же касается других ваших соображений, то я буду иметь их в виду.

– Ура, и да здравствует красавица Шотландия!

Блаунт чуть заметно улыбнулся.

– Вы сможете продержаться здесь один? Вам придется сообщить мистеру Ситону о выходке его сына. Я должен съездить в Редкот к Гейтсу, а потом, возможно, отправлюсь с ночевкой в Бристоль. Я оставлю здесь Бауэра.

– Значит, вы не собираетесь устраивать головокружительную погоню за Лайонелом и Марой?

– А, это не проблема, мы их живо поймаем, – махнул рукой суперинтендант.

Просто удивительно, насколько ошибочным оказалось его предсказание…

«Это все Плаш-Мидоу с его колдовским очарованием», – думал Найджел, поднимаясь по лестнице к кабинету Роберта Ситона и с каждым шагом ощущая все меньше желания прерывать творческие размышления поэта только ради того, чтобы сообщить, что его сын с некоторых пор разыскивается полицией. Тем не менее он храбро постучал в дверь и вошел. Роберт Ситон сидел за своим письменным столом, склонившись над маленьким черным блокнотиком в такой напряженной и сосредоточенной позе, что Найджел нисколько не удивился бы, если бы на его глазах из листа белой бумаги вдруг начал расти сказочный цветок или выполз какой-нибудь паук из рубинов и изумрудов. Поэт сидел пару минут, словно загипнотизированный белизной бумаги, потом написал несколько слов, остановился, заменил одно, потом другое, снова вернулся к первому, посмотрел на предыдущую страницу и что-то вычеркнул – и только после этого со вздохом выпрямился.

– Извините за вторжение, – сказал Найджел, – но у нас кое-что произошло.

Роберт Ситон наконец посмотрел на посетителя; казалось, ему трудно зафиксировать на нем взгляд. Найджелу почудилось, что взор поэта улетает в бесконечную даль, охватывает целую вселенную, чтобы разглядеть на фоне этой необъятной панорамы какой-то миниатюрный предмет. В голове самым нелепым образом зазвучали слова дурацкой песенки из старого джаза: «Даже ковбой не увидит во мгле муху на дальней скале».

– Мой дорогой друг, входите, располагайтесь, – тепло обратился к нему Роберт. – Простите, я был не слишком внимателен… Вы что-то говорили? Что-то случилось?

Найджел рассказал. Поэт сидел и слушал, нахмурив брови, и удивленно поднял их, когда Найджел рассказал о выстреле в автопортрет Реннела.

– О Боже, – произнес наконец Роберт. – Не нужно было ему этого делать. Он произнес это тоном человека, принимающего слишком дорогой подарок. Несколько секунд он помолчал, раздумывая над услышанным. – Жене вы сказали?

– Она ушла в деревню. Я скажу ей, когда она вернется домой. Если только вы сами…

– Прошу вас, возьмите это на себя. Вы очень добры… Да, ну и дела! И Мара тоже? Послушайте, вы не думаете, что они наконец поженятся? – Поэт весело потер руки, потом шлепнул ладонью по столу.

– Меня бы это не удивило. Если только денек-другой в каталажке их не расхолодит.

– Да ну, что вы! Это же обычное мальчишество… Но скажите, Стрейнджуэйз, этот ваш суперинтендант не может что-нибудь не то подумать по этому поводу? Надеюсь, ему ничего не взбредет в голову?

Найджелу уже была знакома принятая в Плаш-Мидоу манера говорить о Блаунте как об огромной собаке, которую Найджел не совсем еще приручил.

– Даже у Блаунта может лопнуть терпение, – сказал он. – И он просто не имеет права закрывать глаза на то, что Лайонел запугивал свидетеля во время дачи важнейших для следствия показаний.

– Да, наверное, не имеет… Но ваш суперинтендант ведь умный человек. Он должен понимать, что ни один убийца не стал бы вести себя подобным образом, – резонно заметил Роберт Ситон.

Блаунт мог бы вам рассказать, основываясь на своем богатейшем опыте, что абсолютно невозможно предугадать поведение убийцы.

– Предугадать. Восхитительно. До чего же приятно, когда в доме есть человек, свободно обращающийся с английским языком и знающий столько слов. Понимаете, Стрейнджуэйз, я каждый день читаю Оксфордский словарь. Это единственная книга, необходимая поэту.

– По-прежнему хорошо идет? – спросил Найджел, кивнув на открытый блокнотик.

– Недурно, благодарю вас.

– Долго вам еще?

Поэт бросил на него странный, полувопросительный, полуснисходительный взгляд.