Литмир - Электронная Библиотека

Он не был единственным обнаженным до пояса мужчиной в зале – здесь были также фавны, которые сопровождали его, и сатиры, сопровождавшие Вакха, – но он явно был самым великолепным из них. Половина сидевших в ложах женщин следили за ним в бинокли, и большинство из них с радостью пожертвовали бы своим добрым именем за честь быть вызванной им на этом балу у Комуса.

Почему же женщины, несмотря на всю свою кажущуюся степенность, так обожают повес и распутников? Подобно бабочкам, стремящимся к огню, они наслаждаются близостью опасности. Она не должна быть глупой бабочкой.

– Твоя мать сегодня здесь? – спросила она, еще раз окидывая взглядом лица женщин, сидящих в ложах.

– Я не смог убедить ее прийти сюда.

– Надеюсь, она не заболела?

– Нет, нет. По правде говоря, ее литературный кружок проводит встречу сегодня вечером, и она предпочла отправиться туда. Ее болезнь скорее причиняет ей неудобства, чем препятствует заниматься тем, чем она хочет. Возможно, ее сердце чуть слабовато, но я обнаружил, что оно становится еще слабее, когда она хочет заставить меня что-то сделать.

– Например, остаться в Новом Орлеане, вместо того чтобы отправиться с Уильямом Уокером в Никарагуа прошлой осенью?

– От одной мысли об этом у нее чрезвычайно усилилось сердцебиение. Она очень мудрая леди, хотя и немного хитрая.

Теплота его голоса вызвала какое-то странное ощущение в сердце Ани.

– Я полагаю, твоя мать видела парад?

– Да, и объявила мой костюм вульгарным, но впечатляющим.

– Женщина со вкусом, – притворно-застенчивым голосом сказала Аня.

Конечно же, он был впечатляющим. Находясь так близко к нему в обществе, при том что он был полуобнажен, она чувствовала, что ей становится все жарче. Этот жар, казалось, исходил из нижней части тела, воздействуя на нее так, как если бы Равель действительно был всемогущим Паном.

Равель, бросив взгляд на нежный румянец у нее на щеках, пробормотал:

– Я рад, что он тебе нравится.

Чтобы сменить тему разговора, Аня принялась искать в уме что-нибудь подходящее.

– Мне кажется, я не поблагодарила тебя за то, что ты так доблестно бросился спасать меня сегодня днем. Он покачал головой.

– Ты можешь рискнуть и сделать это сейчас.

– Моя жизнь много значит для меня, и было бы величайшей неблагодарностью не выразить тебе свою признательность.

– Она значит много и для меня.

Она обдумывала эти слова в тишине, в то время как они кружились по залу в вихре ее пышных юбок и волны голубого шелка практически скрывали нижнюю часть его тела.

Зеленый плащ развевался у него на плечах, а в золотом шнуре, стягивающем его, в брошах-застежках, в золотистой маске и короне из листьев отражались блики света, так что вдвоем они представляли собой вращающийся калейдоскоп движения, цвета и ярких золотых бликов.

Постепенно между ними возникло ощущение единения, ощущение того, что ограничения исчезали, а враждебность улетучивалась. Они двигались синхронно, как бы в едином порыве. Как бы много или мало чего-то еще не существовало между ними, этой физической гармонии нельзя было отрицать. Она сама по себе была удовольствием, приносила подлинное удовлетворение.

Его руки были сильными, движения уверенными, а чувство ритма природным. На этот короткий промежуток времени Аня полностью, с безоговорочным доверием отдалась ему. Она знала, что он не подведет здесь ни ее, ни себя.

Легко, без устали, она кружилась, ведомая им, инстинктивно следуя за ним с такой точностью, что Равелю она казалась частью его самого, костью от кости, плотью от плоти, и расстаться с ней значило как бы отрубить себе руку. Он не хотел ее отпускать. Никогда больше в своей жизни.

Это было безупречное, свободное слияние душ, разумов и тел, нечто, направляемое самой судьбой и неосознанным желанием, величественное и великолепное. Это было просто невозможно вынести.

Музыка закончилась. Раздались аплодисменты. Окружавшие Аню и Равеля танцоры стали медленно расходиться к ложам – кавалеры провожали своих дам на их места.

Опьяненные танцем, Аня и Равель неохотно отошли друг от друга. Аня снова положила руку ему на запястье. Она бросила взгляд на свою ложу и увидела, как Селестина сидит, опершись локтями на перила, а на ее лице просто написано страстное желание потанцевать. Мадам Роза сплетничала с одной их своих подруг, а Гаспар стоял позади, в глубине ложи. Муррея и Эмиля нигде не было видно.

Чтобы разрушить напряженную тишину, повисшую между ними, Аня сказала:

– Как жаль, что Селестина не может потанцевать.

– С ней что-то случилось?

– Нет, нет, просто она никого здесь не знает, кроме Муррея и Эмиля, которые одеты в вечерние костюмы и поэтому не могут танцевать.

– Я мог бы вызвать ее.

Она резко посмотрела на него, но его внимание было приковано к затененной нише, по направлению к которой они двигались и в которой скрывались несколько ступенек, ведущих к ним в ложу.

– Конечно, ты мог бы, но было ли это благоразумно?

– Я уже слегка устал от собственного благоразумия.

– Минуту назад я думала, что ты беспокоился насчет праведного гнева Муррея.

– Минуту назад и ты хотела, чтобы я встретился с ним на дуэли. Скажи мне, если это действительно случится, что ты сделаешь на это раз, чтобы спасти его?

– Не говори ерунду!

– Возможно, это вовсе и не ерунда. Возможно, было бы лучше начать с того места, на котором мы остановились, и положить конец всему этому. – Он посмотрел на нее сквозь прорези маски своими темными непроницаемыми глазами.

– Ты пытаешься испугать меня.

– Разве ты испугаешься, Аня?

– Но ведь ты поклялся мне, что не станешь провоцировать дуэль между тобой и Мурреем! – Она почувствовала, что что-то сжалось у нее в груди настолько, что она едва могла дышать.

– А я и не буду этого делать. Все, что я предлагаю, – это вальс или, может быть, полька с дамой, которую до сих пор никто не пригласил танцевать.

– Это самая настоящая провокация!

Он улыбнулся ей с озорным очарованием, хотя в глубине его глаз таилась осторожность.

– Ну, если бы я сейчас обнял тебя и, прижавшись к твоим нежным губам, расстегнул половину пуговиц на твоем прекрасном, но таком стесняющем платье, вот это была бы провокация!

– Это, – сказала она сквозь зубы, – было бы самоубийство. Я убила бы тебя своими руками.

– Может быть, это стоило бы того.

Они приближались к нише. Как бы подчинившись какому-то внешнему импульсу, Аня сказала:

– Равель, ты ведь не будешь на самом деле провоцировать Муррея, правда?

– Предложи мне какую-нибудь альтернативу.

– Что ты хочешь сказать? – Что-то в его тоне насторожило ее, и она мрачно посмотрела на него.

– Пообещай мне другое, более личное развлечение.

Кровь отхлынула от ее лица, как только она поняла, что он имеет в виду. Она ожидала, что у нее внутри вспыхнет гнев, но вместо этого по всему телу разлилась боль. В этом было что-то, чего она не понимала. Его слова, то, как он произнес их, звучали совсем непохоже на него. Ей показалось, что он больше не беспокоится о том, что она может подумать, что он намеренно хочет обидеть и оскорбить ее, и все же за всем этим стояло нечто большее.

Кто же он был на самом деле, что было скрыто за его маской? Золотистая, с металлическим отблеском ткань маски придавала ему жесткий, почти чужой вид, как будто бы она никогда не знала его. Это было похоже на засаду, в которой он прятался и от нее, и от самого себя.

Он почувствовал, как она отстранилась от него, почувствовал всплеск озадаченного гнева у нее внутри, и тут же его пронзило острое сожаление и раскаяние. Он чуть было не протянул к ней руки, но тут же подавил это побуждение, поскольку должен был это сделать. Всего лишь на какое-то мгновение он позволил себе подумать о том, каково это – знать, что ее беспокойство направлено на тебя, а не против тебя, но он не мог долго держаться за эту мечту.

Аня глухо ответила:

77
{"b":"3792","o":1}