Он с трудом оторвался от нее и выпрямился, чтобы расстегнуть пуговицы брюк. Она протянула к нему руку, но не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы кончиками пальцев, в которых она ощущала покалывание, проследить очертания выпирающей изнутри продолговатости, провести вверх по его твердому плоскому животу с тонкой линией темных волос в центре, а затем с поглотившим ее интуитивным восторгом направить их туда, откуда брала свое начало его мужественность.

Он глубоко вдохнул и с силой прижал ее к земле, откинул вверх юбки и снял с нее панталоны, так что ее точеные длинные ноги матово замерцали среди вороха нижних юбок. Очарованный этим зрелищем, он провел рукой по напряженным мышцам ее бедра вниз к колену, а затем по нежным очертаниям икры. Он наклонил голову, чтобы прикоснуться языком в тому чувственному месту, где ее нога сгибалась в колене, затем поднялся выше по нежной внутренней поверхности бедра, и еще выше, к тайному и затененному месту соединения ее ног, где он и задержался.

Она скорчилась в пароксизме желания, поглощенная внезапно налетевшей волной экстаза. Она вцепилась пальцами в его плечи, впилась в них ногтями и притянула его к себе. В ответ на эту молчаливую мольбу он поднялся над ней, изучая своими потемневшими от страсти глазами ее лицо. Она встретила его взгляд своим безоружным, умоляющим взглядом. Он приготовился войти, мягко и нежно проверяя ее готовность. Она схватила его за талию и, тихо вскрикнув, быстро притянула его к себе, заставив его быстро и глубоко войти в нее, желая, ощущая потребность почувствовать его силу и власть. Он понял это желание и безоговорочно выполнил его, твердо и уверенно погружаясь в нее бесконечными движениями. Ее огромное удовлетворение проявилось в том, что она, задрожав, покрылась гусиной кожей. Она поднялась ему навстречу, поддерживая его, покачивая, поглощая его силу с восхитительным неистовством. Их руки и ноги переплелись, дыхание смешалось и, тяжело дыша от усилия, они двигались вместе в этом древнейшем из экзерсисов, по самой бурной из подлунных дорог, ведущих к полуночному утешению. Здесь, в этом месте спокойной и равнодушной смерти, они являли собой пример очаровательного и сильного быстрого движения жизни. Между тем тихим покоем и этим яростным упоением духа, между страстью и болью, которые и составляли жизнь, и этим могильным несуществованием не было никакого выбора.

Ей показалось, что Равель прикоснулся к чему-то сверхчувствительному у нее внутри, еще раз, еще. Она напряглась и, задыхаясь, произнесла его имя, в то время как ее полностью захватило великолепие сверкающего и испепеляющего внутреннего взрыва. Он зарылся лицом в ее волосы, щедро продолжая двигаться, его кожа покрылась капельками пота и блестела от усилий.

– О любовь, – шептал он, – о моя любовь, – и проникал все глубже и глубже внутрь ее существа.

Спустя некоторое время Равель и Аня покинули кладбище. Они не прошли и трех кварталов, как увидели едущий навстречу экипаж Равеля, на облучке которого рядом с кучером сидел Марсель. Убежав от преследователей, Марсель направился к салуну, возле которого, как ему было известно, кучер Равеля обычно ожидал своего хозяина. Они медленно поехали к месту встречи, чтобы дать время улечься поднявшемуся волнению, и уже дважды объехали этот район в поисках, прежде чем встретили Равеля и Аню.

Аня испытала огромное облегчение, увидев Марселя живым и невредимым. Она боялась, что его сломанное запястье помешает ему ускользнуть от погони. Если бы его схватили, она сделала бы все, чтобы добиться его освобождения, но для того, чтобы умилостивить нужных чиновников, ей могли понадобиться несколько дней и масса усилий.

Полиция, как сообщил слуга, была настолько поражена тем, что от них ускользнул нужный им человек, что так больше никого и не задержала. Даже квартеронку, жившую в этом доме, удалось незаметно увести.

Услышав последнюю фразу, Аня подумала, что Равель говорил ей правду, когда отрицал, что квартеронка является его любовницей. Она достаточно хорошо знала его, чтобы понять, что, если бы он отвечал за эту женщину, то не бросил бы ее в подобной передряге. Она также отметила с досадой, что, слишком сосредоточившись на этом моменте, она забыла задать Равелю главный вопрос.

Какова была цель собрания в доме квартеронки? Почему прибытие коррумпированной полиции показалось Равелю настолько опасным? Когда экипаж остановился у дома мадам Розы и Равель вышел из экипажа, чтобы проводить Аню к галерее, ведущей в ее спальню, она озадачила его этими вопросами.

В течение нескольких долгих секунд он молча смотрел на нее.

– Ты никогда не сдаешься, не так ли?

– Это не в моем характере, – сказала она и с удивлением услышала, что ее голос прозвучал как-то уныло.

– Предположим, я скажу, что это собрание не имело к тебе никакого отношения и не представляло никакой опасности ни для тебя, ни для твоих близких.

– Другими словами, это не мое дело?

– Именно.

Она беспомощно развела руками.

– Я не могу оставить это просто так.

– Почему бы и нет? – спокойно сказал он, но за этим спокойствием в его голосе была слышна стальная твердость. – Почему вопрос о том, чем я занимаюсь, настолько для тебя важен, что может заставить тебя совершить эскапады, подобные тем, что ты совершила сегодня ночью?

Она сама устроила себе эту ловушку. Какой ответ она могла дать на этот вопрос, кроме правды, которая заключалась в том, что она испытывала насущную необходимость узнать и понять его? За этим ответом сразу же последует вопрос: почему? А у нее не было ни малейшего желания обдумывать этот вопрос и тем более отвечать на него.

– Назови это любопытством, – сказала она. Если ее ответ и не удовлетворил его, то он никак этого не показал.

– Любопытство, как известно, – очень опасный мотив. Но существовали и другие мотивы, еще более рискованные.

– Это предупреждение?

– Последствия, – сказал он, тщательно подбирая слова, – могут в следующий раз оказаться хуже.

Последствия. Это была холодная констатация тех порывов, которые они пережили сегодня ночью. Неужели для него были всего лишь последствия, не больше, еще одна маленькая месть? Неужели те слова, которые он произносил, ничего не значили и были только средством обеспечить ее уступчивость?

Подняв подбородок, она сказала:

– Последствия для кого?

– Для нас обоих.

Затем он отвернулся и пошел прочь. Аня смотрела, как он спускается по лестнице, и видела гордый разворот его плеч, его легкую походку и голубые блики лунного света в его волосах. Она смотрела ему вслед и чувствовала, как в ее груди растет болезненная пустота, угрожая поглотить ее всю.

Равель заставлял себя идти, ставя вперед то одну, то другую ногу, хотя он чувствовал судороги в ногах от этого усилия, а его мозги, казалось, горячим студнем плескались в голове. Он ничего не хотел больше, только вернуться и заставить Аню выслушать его, прежде чем она поспешит воздвигнуть между ним и собой преграду из страха и ненависти. Он был близок, очень близки к тому, чтобы снова сделать ей предложение. Но был ли смысл в том, чтобы дать ей возможность снова отвергнуть его? И он должен проглотить это, изящно расшаркиваясь? Будь он проклят, если так поступит! Она принадлежит ему! Он заставит ее понять это, даже если для этого он должен будет уничтожить их обоих!

Ночь почти прошла, прежде чем Аня наконец уснула. Но даже тогда ее бесконечно возвращающиеся к одному и тому же мысли не дали ей отдохнуть, а заставляли время от времени просыпаться. Когда она наконец поднялась поздним утром, у нее под глазами лежали темные тени, а лицо выглядело усталым. Она выпила кофе, но оставила нетронутыми горячие булочки и масло, у нее не было ни аппетита, ни сил, чтобы заставить себя одеться.

Она стояла у открытой двери на галерею с чашкой кофе в руках, глядя во двор, когда услышала тихий стук в дверь, которая соединяла ее спальню со спальней сестры. Дверь тут же открылась, и в комнату вошла Селестина.