Она обвинила его в том, что он предлагал ей жениться на ней, используя в качестве предлога соблюдение правил приличия, чтобы получить респектабельность, которой он не мог добиться никаким другим путем. Что же она ему сказала? Что-то насчет того, что мы хотим получить вещи, которые нам недоступны? Однако для него целью была не респектабельность, а она сама. Он хотел ее. И все же, жестокая правда заключалась в том, что он уже овладел ею, значит, он предложил брак, чтобы сделать это владение постоянным. Присущим ему особым образом он сообщил ей, что мотивом для того, чтобы просить ее руки, было лишь желание, и ничто больше.
Она не знала, должна ли почувствовать радость, гнев или боль. Однако можно было сказать с уверенностью: несмотря на ее жизнерадостное обещание сообщить Равелю, когда она поймет, что он имел в виду, она не собиралась делать это.
Огромные кринолины, которые в этом сезоне носили под бальными платьями, были складными, но тем не менее в экипаже могли разместиться не более двух леди в подобных платьях. Ради удобства мадам Роза не стремилась к кринолинам такой огромной величины, заявляя, что подобное хвастовство туалетами не приличествует вдове. Однако ее дородность была такова, что ей необходима была как минимум половина сиденья в экипаже, чтобы не чувствовать себя в тесноте. Тогда было обычным ездить в экипаже вчетвером: две дамы и двое мужчин. Компания же Гамильтонов в течение какого-то времени состояла из весьма неудобного количества людей: пять человек, из них три дамы, и поэтому для большинства выездов требовались два экипажа. Обычно они передвигались следующим образом: Муррей и Селестина вдвоем в экипаже Гамильтонов с Аней в качестве дуэньи, а мадам Роза и Гаспар следовали за ними в экипаже, принадлежащим энергичному французу. Добавление к их компании Эмиля повлекло за собой некоторые осложнения. Он совершенно не чувствовал себя лишним, из чего можно было сделать вывод, что он принял на себя обязанности Аниного сопровождающего на весь вечер. Тогда каким же образом нужно было распределять между ними места в экипажах? Казалось, не было другого выхода, кроме как разделить Гаспара и мадам Розу.
В старину все было гораздо проще, подумала Аня, направляясь в салон с вечерней накидкой в руках. Тогда все ходили в бальные залы пешком, а горничные шли сзади и несли коробки с бальными туфлями.
– Как ты быстро собралась, – сказал Гаспар, поворачиваясь к ней от окна, когда она вошла в комнату, – и как ты мила. Нам предстоит ехать в первом экипаже вместе с мсье Жиро. Мы отправимся, как только он вернется, чтобы занять, места в театре для мадам Розы и Селестины. Боюсь, что у нас уже осталось мало времени; театр, должно быть, будет переполнен.
Аня с готовностью согласилась. Возможно, она сама выбрала бы другой порядок следования, но этот был вполне логичным. В комнате повисла тишина. Сделав попытку начать разговор, Аня сказала:
– Мне кажется, сейчас уже слишком поздно, чтобы начинать представление.
– Да, но это из-за того, что поздно начался парад. Прежде чем отправиться на бал, каждый хотел увидеть шествие, и ты должна признать, что оно выглядело более впечатляющим в темноте, при свете факелов.
– О да, без этого был бы совсем не тот эффект.
Ее голос звучал так же неуверенно, как она себя чувствовала. Почему больше никто не идет сюда? Она расправила складки своей вечерней накидки из черного бархата. Внезапно с тревогой подняла голову, заметив, как Гаспар решительно приблизился к ней.
– Нет, мадемуазель Аня, так не пойдет. Мы знаем друг друга слишком долго, чтобы ходить вокруг да около. Вы, очевидно, думаете, что знаете нечто, порочащее меня, и остаетесь болезненно сдержанной. Давайте сядем и обсудим это.
– Вы… вы хотите поговорить со мной об этом?
Он натянуто улыбнулся.
– Я этого не стыжусь, и надеюсь, что ты меня поймешь.
Потому что ее саму нельзя было бы назвать невинной? Нет, ей не следует быть такой циничной. Направившись к кушетке, она расправила юбки так, чтобы их не помять, и села.
– Мне кажется… то есть, я пришел к убеждению, – сказал он, садясь на краешек стула и скрещивая ноги, – что ты видела меня в доме моей любовницы.
Аня наклонила голову в знак согласия.
– Эта женщина находилась под моей опекой с тех пор, как мы были чуть старше, чем дети. Подобные отношения обычно прекращаются, когда мужчина женится, но я никогда не женился.
– Но вы уже в течение многих лет сопровождаете мадам Розу!
– Правда. Но одно не исключает другое.
– Вы хотите сказать, что любите их обеих?
– По-разному, – спокойно согласился он.
– Вот уж действительно.
– Не стоит насмехаться. Одна из них удобная, простая, вполне земная женщина, другая возбуждает ум, но успокаивает душу.
Кто же из них кто? Аня смотрела на него, зачарованная этим коротким проникновением в сложную эмоциональную жизнь мужчины, который казался ей таким простым.
– А что если вы должны будете жениться на мадам Розе?
– Это представляется маловероятным.
– Почему? Вы делали когда-нибудь предложение?
– Как-то все не было подходящего момента.
– Но, послушайте, это же не может служить извинением!
– Может быть, и нет, – согласился он, – но я никогда не стремился подвергать риску свое положение по отношению к ней.
– И поэтому вы ничего не делаете.
– Это кажется трусостью? Уверяю тебя, я и сам думал об этом достаточно часто.
– Такое впечатление, – прямо сказала Аня, – что вы просто не хотите нарушать этот славный порядок, который вы сами для себя создали.
– Я могу понять, почему ты так считаешь, но можешь ли ты сказать мне прямо сейчас, примет ли мадам Роза мое предложение, если я рискну высказать его?
Аня открыла рот, но тут же снова закрыла его и нахмурилась. С удивлением она обнаружила, что не может с уверенностью сказать то, что, по всей видимости, хотел услышать от нее Гаспар.
– Вы не узнаете, пока не попытаетесь это сделать.
– Да, но мое состояние невелико, а дом не так впечатляющ, как «Бо Рефьюж». Что я могу ей предложить, кроме своего почтения?
– Вашу любовь.
– А если этого недостаточно?
– А если да, то что тогда? Как насчет женщины с Рэмпарт-стрит?
– Вот уже в течение пяти лет я не посещал ее по ночам, за исключением тех дней, когда проходили собрания. Она не удивится, если получит расчет, хотя сейчас она прикрывает мадам Розу от злых языков сплетников.
Преданность иногда принимает странные формы. То же касается и доверительных сообщений. Аня не могла найти слов в ответ на то, что она только что услыхала. Она вцепилась в то, что первым пришло ей в голову.
– А эти собрания, какова их цель? Что в них такого, что заставило полицию остановить собрание, проходившее той ночью?
– Я не могу тебе этого сказать.
– Вернее, вы не хотите сделать этого.
– Если тебе приятнее сформулировать это так. Было бы лучше, еслибы ты обратилась за ответом к Дюральду.
Мадам Роза, делая шаги, которые казались маленькими по сравнению с размерами ее фигуры, вошла в комнату и спросила:
– Ответом на что?
– Ах, cherie, исключительно шикарна, как всегда, – сказал Гаспар, неспешно поднимаясь и направляясь к своей возлюбленной. – Ответ? Да на вопрос, что собирается сделать Комус в следующем году, чтобы превзойти сегодняшнее представление.
Поездка в театр казалась долгой. Происшедшие раньше события бросили тень на весь вечер. Оба Аниных сопровождающих – Эмиль и Гаспар – были весьма заботливы и внимательны, но неразговорчивы. Экипаж катил по улицам, усыпанным мукой и конфетти. Карнавал все еще продолжался, но с гораздо меньшим размахом. Женщины и дети по большей части уже разошлись по домам. Люди в карнавальных костюмах, мимо которых они проезжали, были либо молодыми людьми, либо представителями низших слоев.
Экипаж катился из одного круга света, отбрасываемого газовым фонарем, в другой, и их мерцающий свет отбрасывал странные тени на их лица. Аня поймала себя на том, что смотрит на сопровождающего своей мачехи. То, что она услышала от него, нарушило ее покой. Он не спал со своей любовницей-квартеронкой в течение пяти лет. Хотел ли он сказать, что сберегал это удовольствие для мадам Розы? Об этом было очень странно думать, но, оглядываясь назад, Аня думала, что это вполне возможно. Пять лет сдержанности. Пять лет притворства. Течение любви, казалось, не становилось более гладким и спокойным, в то время как человек становился старше. Гордость и упрямство не были привилегией молодых; с возрастом они чаще всего превращались в самые жесткие маски, за которыми можно было спрятаться. Желание уравновешивалось таким же большим и парализующим страхом быть отвергнутым и оказаться в смешном положении.
