– Ты очень добр, отзываясь так о моей игре.

– Я вовсе не добр. И я ценю то время, которым ты сегодня пожертвовала ради меня.

– Ты говоришь так, будто считаешь меня мужчиной, тогда как на самом деле это ты… – Она замолчала, не желая напоминать ему о его заключении.

Мягким голосом он сказал:

– Если бы это было мученичеством, то мужчины не дрались бы у дверей твоего дома за право его претерпеть. Аня посмотрела ему прямо в глаза.

– Сейчас ты скажешь, что это было исключительным удовольствием.

– В некоторых моментах – да, – быстро ответил он.

Она покраснела, поняв, что он имеет в виду. Но она не хотела демонстрировать ему свое замешательство и поэтому ухватилась за первое, что пришло ей в голову в качестве темы для разговора.

– Положение, должно быть, становится все более неловким. Я так понимаю, что твоя мать живет в Новом Орлеане и не может похвастать крепким здоровьем. Если ты хочешь послать ей сообщение, я прослежу, чтобы оно попало по назначению.

– В этом нет необходимости.

– Нет?

– Я уже послал его вчера.

– Понятно. Ты подкупил Марселя.

– Он проявил осторожность и сначала тщательно прочел письмо, чтобы убедиться в том, что не рискует своим положением в качестве моего сторожа.

Она покачала головой.

– Это на него непохоже.

– Я говорил тебе, что он жалеет меня.

– Ты сыграл на его добрых чувствах.

– Совсем чуть-чуть. Это казалось мне необходимым и оправданным.

– Я удивлена, что тебе в голову пришла мысль успокоить мать.

В его глазах появилось какое-то жесткое выражение.

– Ты думаешь, что ты больше заботишься о женщине, которая меня родила, чем я?

– Я не знаю, что думать о тебе. – Хоть и с усилием, но она не отвела взгляд от его темных глаз.

– Ну, – сказал он, – это уже какой-то прогресс. Сыграем еще?

Марсель принес им послеобеденный кофе, фруктовый торт и марципан. Кофе был встречен с радостью. Напряженная игра с Равелем отняла у Ани много сил, и. теперь ей нужно было стимулирующее средство.

Они опустошили кофейник, выпив до дна по три чашки, затем Равель вытащил из кармана булавку для волос. Он вертел ее в пальцах, раздумывая над фигурами на шахматной доске, как если бы он делал это бессознательно.

Булавка. Ее булавка. Должно быть она забыла ее здесь той ночью, потеряла, поспешно убегая. Такой булавкой можно открыть замок, обладая терпением и определенной ловкостью, во всяком случае так ей говорили. Еще ребенком она пыталась, впрочем безуспешно, открыть таким образом шкаф, в котором, как она подозревала, хранились рождественские подарки. Было бы удивительно, что Равель не знает этого способа, побывав в тюрьме.

Но если он ему известен, то почему он им не воспользовался? Почему он все еще сидит здесь, напротив нее, с кандалами на ногах? Почему не освободился, не одолел каким-либо образом Марселя и не сбежал отсюда? Возможно ли, чтобы у него были свои причины, чтобы остаться здесь?

Каковы могли быть эти причины, она просто не отваживалась задуматься. Ведь он мог дождаться ее возвращения, чтобы захватить врасплох и осуществить ту особенную месть, которую задумал.

Волосы зашевелились у нее на голове, когда эта мысль пришла в голову. Она посмотрела на него. На его жестком аскетическом лице сейчас было выражение удовлетворения. Почувствовав ее взгляд, он поднял на нее глаза, и на его губах промелькнула едва заметная улыбка.

Внезапно она подумала, что он совершенно точно знает, что делает. Эта булавка была показана им не случайно. Он ожидал теперь ее ответного хода, хотел с интересом и определенным циничным наслаждением увидеть, какую форму он примет.

Нет, она все это придумала. Он не был человеком, способным опуститься до мелкой мстительности, она могла поклясться в этом.

Не было и намека на то, что его месть сможет быть мелкой. Слишком дорого она уже заплатила за его заключение. Если он снова попытается проделать то же самое, сможет ли ее сопротивление удержать его? На этот раз она будет сопротивляться изо всех сил.

Был только один способ обнаружить, насколько рассчитанными были сейчас его действия. Она подняла руку, чтобы поправить прядь волос, выскользнувшую из пучка на затылке. Другую руку она протянула к Равелю и сказала как можно непринужденнее:

– Ты нашел мою булавку. Они постоянно куда-то исчезают. Можно?

Он бросил взгляд на булавку, которую держал в руке, затем снова на нее, и лицо его осветилось улыбкой.

– Тебе она нужна? Извини, но я не могу тебе ее вернуть.

– Почему? – Она изобразила удивление, хотя сердце ее тут же забилось с удвоенной силой.

– Назови это сентиментальностью. Для тебя это просто булавка. Для меня это сувенир. Мужчины, как и слабый пол, иногда хранят вещи, которые вызывают у них приятные воспоминания.

Яростное обвинение уже готово было сорваться с языка, но она так и не произнесла его. В глубине его черных глаз таилось выражение, которое заставило ее вздрогнуть. Аню охватила неуверенность, соединенная с огромным желанием поверить ему.

Она была просто дурочкой. Ярость волной захлестнула ее, и она резко ответила:

– Чепуха!

– Ты так думаешь? Как же мало ты веришь в меня, chere! Но если тебе настолько нужна булавка, ты могла бы попытаться убедить меня вернуть ее тебе.

– Да?

– Да. За соответствующее вознаграждение.

– И какое же, – спросила она с подозрением в голосе, – это могло бы быть вознаграждение? Он сделал вид, что задумался.

– Мы могли бы начать с добровольного поцелуя.

– Начать?

Он смеялся над ней, играя с ней, полностью осознавая, что преимущество на его стороне и что она понимает это. Эта мысль вместо того, чтобы ослабить ее решимость, только усилила ее.

– Извини меня, – сказал он с преувеличенной вежливостью, – но это стало моим заветным желанием – испробовать сладость твоих губ без принуждения с моей стороны.

– Это ты не называешь принуждением?

Он поднял бровь и бросил на нее невинный взгляд.

– Но ведь это всего лишь вознаграждение за булавку. В самой мягкой форме. Ты можешь отвергнуть мое предложение, если булавка не стоит этого.

Он твердо знал, что делает. Но почему? Почему?

– Если это все… – начала она.

– Ну, если мы говорим просто о том, чего бы мне хотелось, то мне хотелось бы почувствовать, как твое тело без всякого стеснения прижимается к моему каждым своим нежным и в то же время четким изгибом, от груди и до ступни.

Она почувствовала, как ее обожгло изнутри. Огонь поднимался из самых потаенных уголков тела и загорелся на щеках. Она взяла себя в руки и сказала:

– Ты многого ждешь.

Его глаза осветились улыбкой.

– Мне хотелось бы увидеть, как ты распускаешь свои волосы и они волной окутывают тебя. Мне хотелось бы, чтобы ты повернулась ко мне спиной и попросила меня расстегнуть тебе пуговицы и помочь тебе избавиться от лишней одежды. Я с огромным удовольствием снимал бы ее с тебя, как будто раскрывая какую-то глубокую тайну. А когда бы заблестела твоя белая кожа, мне хотелось бы, чтобы ты повернулась ко мне и, не смущаясь, оказалась в моих объятиях, как если бы там было твое место.

Он замолчал, и его губы сжались, как будто он сказал больше, чем намеревался. Наступила напряженная тишина. Атмосфера комнаты была насыщена неистовыми страстями, невысказанными вслух словами, незаданными вопросами.

Внезапно Аня потеряла контроль над собой – так ломается ветка под все усиливающимся напряжением. Она вскочила на ноги, выхватила у Равеля булавку и отбежала от стола. Он поднялся, но пока освобождал цепь, запутавшуюся в ножках стула, Аня уже отбежала на другую половину комнаты.

Она повернулась к нему, стоя у двери на безопасном расстоянии. Хватая ртом воздух, сказала:

– Цена была слишком высока. Тебе не следовало быть таким жадным.

– Ты – беспринципная колдунья!

В его словах не было того жара, которого она ожидала.

– Я научилась быть такой. – Под моим руководством? Я должен быть польщен.