Она заметила, что Рован держит руку на животе. По-видимому, вывихнутое плечо беспокоило его, и он пытался скрыть это.

Она сказала:

— Там, на умывальнике, лауданум, если у вас болит плечо.

— Я видел. Скорее всего, он не понадобится, но очень разумно иметь это лекарство под рукой.

— Дельфия принесла его для моей головы после истории с экипажем. — Она немного поколебалась, затем продолжила: — Я давно хотела поговорить с вами об этом, но не было возможности. Не думаете ли вы, что случаи со мной и с вами подозрительно похожи?

— Да, я думаю об этом, — сухо ответил Рован.

— Что бы это значило?

— Ваш муж, кажется, стремится сохранить в тайне способ появления на свет наследника. Но, несмотря на это, трагический случай с кем-либо из нас может помешать этому и наследника в Аркадии не будет. Человеку, организовавшему этот самый несчастный случай, не суждено узнать, что не бывать счастливому событию…

— Один из нас мог погибнуть.

— Это уж точно затруднило бы нашу любовную связь, — сказал он в шутку.

— Но как кто-то мог узнать обо всем?

— Я думаю, Дельфия все знала.

— О, да, но… — она остановилась. — Если нам нужно быть осмотрительнее, я думаю, ваш Омар также в курсе.

— Да. Итак, кто еще? Если никто ничего не мог подслушать, сложите два и два — будет четыре человека.

— Мне кажется, что Льюис что-то подозревает. Но если это хоть как-то выплыло наружу, тогда в курсе дела может быть любой.

— Это уж точно.

Она услышала, как глубоко он вздохнул. Интересно, не оттого ли, что вынужден делить с ней постель? Ей рассказывали, что у мужчин более сильные и более неуправляемые физические потребности, нежели у женщин, поэтому дразнить и искушать их крайне несправедливо.

— Мне очень жаль, если для вас это трудно или опасно.

Рован приподнялся на одном локте.

— Вам меня жаль? Не надо. Вы бы лучше, если вас мучает совесть, рассказали, что знаете о моем брате. Именно это, как вы помните, привело меня сюда.

Он ждал. Когда она не ответила, он протянул к ней руку. Через мгновение она поняла, что он дотронулся до локона ее волос, который лежал на сабле. Он взял его, нежно намотал на палец, а сам в темноте смотрел на нее.

— Почему вы мне не расскажете? Что заставляет вас молчать?

Ей было очень трудно произнести хоть один звук, даже если бы она хотела говорить. Но ей этого не хотелось. Она отвернулась от него, он тоже откинулся назад и грустно сказал:

— Вы не виноваты. Я ведь здесь из-за моего брата. Что сейчас происходит — на моей совести.

Его брат. Даже сейчас он стоял у нее перед глазами. Интересный, улыбающийся молодой человек, нежный, сильный. Он был так уязвим, так открыт в своей страсти, словно никогда не любил до этого. И у него не было никакой защиты против боли.

Смерть. Почему она забирает себе лучших? В жизни так много неправильного, если она забирает прекрасных и невинных, а злые и преступные процветают. Если бы можно было хоть что-то исправить!

Она заговорила в темноту:

— Жиль убил человека в Англии, на дуэли из-за женщины. Это было около пятнадцати лет тому назад. Его семья все сохранила в тайне, отвезла его на берег и посадила на корабль до Луизианы. Там был его друг со времен Оксфорда, мой отец. Он, приехав, вложил все в землю и накопил состояние.

— Это имеет хоть какое отношение к Теренсу? — попробовал задать вопрос Рован.

— Я думала, что вы должны это знать. Вы когда-нибудь дрались на дуэли до смерти?

— Только до первой крови. Мое понятие о чести не признавало смерть человека на дуэли.

— А разве приходится выбирать? Чтобы выбрать — ранить человека или убить его, нужна меткость и высокое мастерство. А также мужество рисковать своей жизнью — принять смерть от руки другого человека. И выдержка — драться ради защиты чести, а не ради мести.

— Для меня — да.

Она подумала о Теренсе, лежащем на мокрой от росы траве с пробитым пулей лбом. Кто-то сделал другой выбор. Нет. Она не будет об этом думать. Это ничего не изменит. Она сказала Рова-ну правду, что виновата в его смерти. Если бы не она, он никогда бы не приехал в Аркадию и не был бы убит. Она признала свою вину больше года назад, и не отрицает ее сейчас.

Ночь была не холодной, но она замерзла. Это шло изнутри, подумала она. Тихонько пошевелилась, натягивая одеяло до шеи. Волосы натянулись. Рован забыл, что ее прядь была намотана у него на палец. Она не хотела напоминать ему об этом и легла в прежнее положение. Шло время. В лесу послышалось печальное кукование совы, где-то в доме заскрипела половица, а со стороны комнаты Жиля послышался скрип, а затем какое-то щелканье. Рован вдруг оказался рядом с ней.

— Лежите тихо и позвольте мне делать так, — прошептал он ей на ухо, — а если хотите помочь, можете стонать.

До нее дошел смысл его слов, когда он снова пошевелился, а его темная рука легла на белоснежную сорочку и нежно, но властно взяла ее грудь, а рот дотронулся до ее губ.

Жиль! Он приоткрыл свою дверь и в темноте шпионил за ними. Злость охватила ее, и она потянулась к Ровану, скользнув рукой по плечу, по повязке, обвила рукой шею.

Она почувствовала его удивление и даже обрадовалась, что смогла поколебать его самоуверенность хотя бы на некоторое время. И мгновение спустя он так целовал ее, что она поняла — до сих пор его поцелуи носили отпечаток вежливости, и только. Властно, настойчиво, соблазнительно его губы впились в ее, язык дерзко и самоуверенно касался нежной поверхности губ Кэтрин, как бы пробуя их и соблазняя. Он исследовал влажные нежные участки рта, потом окунулся глубже, побуждая к дальнейшему. Когда он попробовал нерешительный, возбужденный кончик ее языка и вовлек его в дуэль, то, без сомнения, можно было назвать победителя. Его язык скользил по гладкой, жемчужной поверхности ее зубов и пил нектар ее нежности, которую она бессознательно ему отдавала. Грудь под его рукой незаметно сделалась твердой, большой палец поглаживал маленький сосок, пока не почувствовал его жесткость под скрывавшим тело батистом. Его нога оказалась у нее между коленями.

Медленное, какое-то обманчивое ожидание росло внутри Кэтрин. Оно набирало силу, тело отяжелело, и она почувствовала, как желание закипает в ней, разливается по венам, распространяется, словно летняя жара, от которой загорается все тело. Тайная радость затрепетала в ней, и она крепче прижалась к человеку, держащему ее в объятиях так крепко, что стон вырвался у нее из горла.

Затем последовал щелчок замка. Рован остановился и поднял голову. На секунду Кэтрин почувствовала на бедре тяжесть меча, лежавшего между ними. Затем он исчез. Нет, это не сабля, а что-то твердое, но теплое и более эластичное. Она отпрянула от него, резко отодвинувшись на самый край кровати.

— Убирайтесь! — закричала она громким шепотом. — Вон из моей постели!

В его молчании не было удивления, только размышление. Он мягко сказал:

— А что, если он вернется?

— Пускай. Я хочу, чтобы вы ушли.

— Хорошо, пусть будет так.

Кэтрин чувствовала в его голосе напряжение. Но в нем не было ни оправдания, ни извинения, ни просьбы. Несмотря на шок из-за случившегося, Кэтрин признала, что в нем были такие запасы нежности и страсти, которые он в себе хранил и контролировал. Но она никогда о них не узнает.

Он быстро, рывком, поднялся. Из окна лился слабый свет, и можно было различить тело Рована, его широкие плечи, тонкую талию, четкую линию бедер. Он направился в смежную комнату.

Он уходил. После всего, что было, она не хотела, не могла вынести спокойного, полного достоинства ухода, громче всяких слов говорящего, что он не вернется.

Они только что так далеко зашли, и теперь было бы глупо отступать из-за чего-то, что в конце концов так мало значило.

— Подождите, — мягко, почти беззвучно попросила она. Но он услышал. Остановился, обернулся.

— Вернитесь. — Это были, наверное, самые трудные слова, которые она когда-либо произносила.