Хвеська. Красивенький козачик получился, тоненький. Травиночка.

Философ. А что ж, можно и выпить, пожалуй! Горилка добрая у нашего пана. Что да, то да!

Визжат свиньи.

Церковь. Посредине черный гроб. Потемневший иконостас, почти без позолоты. Темные лики святых. Перед темными образами свечи.

Философ. А что ж! Чего тут бояться! Если по науке, то мертвец, он и есть мертвец, можно сказать, предмет лежачий и ничего больше… да и Бог не допустит! А вот хорошо, что свечек много тут. Это очень хорошо. (Прилепляет свечи ко всем иконам, становится светло. Видно, как заброшена церковь, как глухо и мрачно в ней.) Эх, жаль, что во храме Божием не можно люльку выкурить! А тепло стало, однако, это от свечек тепло (глядит на иконы.) да от глазок Младенца Иисуса… Нет, Бог не допустит, и наука против мертвецов. Все на свете во благо живому человеку, так заведено с начала веков и так будет всегда… (Сам того не понимая, ходит все ближе к гробу.) И не нужно живому заглядывать во мрак этот, пускай он кипит себе за чертой жизни, пускай ему, у него свой закон, а у земли православной… свой. И не побоюсь! И посмотрю! (Решительно направляется к гробу, но замедляет шаги.) Хотя зачем смотреть? И что смотреть в этом лице? (Но подходит к гробу и смотрит, и жмурится, схватившись за сердце.) Глядит, в самое сердце глядит, не раскрывши очей… (И еще раз глянул и опять схватился.) Нет, не нужно больше глядеть. То от горилки смущение такое… то не живое лицо, нет.

Философ отходит к крылосу, открывает книгу.

Ты во тьму провалилась, так и лежи. Ты хотела тьмы. К тому же ты теперь мертвец, тебя, конечно, зло берет, что ты не можешь шевелиться и светлого дня видеть, с живыми людьми говорить, и ходить, как будто простая девушка, и что надо тебе во мраке скрежетать с бесами, но значит так тому и быть… один в свете, а другой… во тьме. Ты сама подумай, Господь так сделал, что даже простой теплой летней ночи человек не может вынести, а ведь это даже не тьма, а лишь земной приятный сумрак, но человек не может вынести и сумрака и клонит голову, и смежает ресницы, и спит до самого утра, чтоб только утром начать жить аж до самого вечера. Один Христос может выносить мрак. Оттого у Младенца Христа глазки открытые и светлые, что он отгоняет мрак от света, вон, я же вижу, на иконе… Один Младенец и может вынести мрак, а простой человек не может… Так что выстою я эту ночь, и он мне посветит, а ты уж там сама будь, тебя туда кинуло другой волей. (Читает.) Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое. Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха… Чего бояться? Ведь она не встанет из гроба, потому что побоится слова Божия… от страха… не убоишися… Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши… Пусть лежит. Да и что я за козак, когда бы устрашился? Ведь вон же Младенец Христос, ведь он же дите, а не боится и смотрит своими глазками, и вдруг увидит, что здоровый дядько боится мертвой бабы! Тьфу! срам! чтоб перед дитем опозориться козаку! Да и… глядит же дите на меня ведь, на мне и свитка хороша, и пояс, и рубаха чистая. И смеется своими глазками мне лично, значит любит меня это дите и не даст в обиду. Ведь козак я неплохой, веселый, и уж нс хуже других живых людей, чтоб дите меня лично бросило на погибель… Мужчина я неплохой, это всякий знает, а понюхать табаку: эх, добрый табак! Славный табак! Хороший табак! (Нюхает табак. Читает вновь.) Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему… А если встанет?… телеси твоему… яко Ангелом Своим заповесть о тебе… Что, если подымется, если встанет она?!.. сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступити, и попереши льва и змия.

Панночка приподняла голову. Философ протер глаза. Панночка уже сидит в гробе…

Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко нозна имя Мое.

Панночка уже встала и идет к нему. Глаза закрыты у ней, а руками как будто ловит.

Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби…

Панночка пошла на голос. Философ очертил круг. Панночка наткнулась на черту. Пауза.

…с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

Панночка томится у самой черты.

К кому возопию, Владычице?! К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет, аще не Ты, Пренепорочная…

Панночка зарычала.

Пренепорочная!! Надеждо христиан и прибежище нам грешным!!

Панночка пошла по церкви искать Философа.

(Приободрился.) Кто паче Тебе в напастех защитит? Услыши убо стенание мое, и приклони ухо Твое ко мне… (Панночка погрозила в его сторону пальцем.)…ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не презри мене, требующаго Твоея помощи… (Панночка «потеряла» Философа.) Уф, пронесло пока что, аж живот свело. (Панночка безошибочно ринулась к Философу.) Верую!! во сдинаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым! (Панночка опять «потеряла» Философа.) Верую! Верую…

Панночка легла в гроб.

(Облегченно.) Верую… а живот однако сводит… чертова баба, не достою до утра…

Гроб сорвался с места и со свистом начал летать по всей церкви в поисках философа. Почти над самой головой, Философ даже пригнулся.

Да плачуся о гресех моих!! К кому бо прибегну повинный аз, аще не к Тебе, упованию и прибежищу грешных!

Гроб грохнулся на свое место. Панночка выпрыгнула, вслушивается.

О, Владычице Царице Небесная! Ты мне упование и прибежище, покров и заступление и помощь!

Панночка у самой черты и скользит по «заслону» руками, всей собой, но незримый заслон не пускает ее к Философу, который закрылся руками, присел и кричит.

Царю Небесный! Младенец Христос Пресветлый! Что делать, погляди! Дитя Пресвятое! Отведи ручками своими чистыми мрак этот. Господи, не знаю больше слов к Тебе! Господи, где взять слова к Тебе, чтоб Ты услышал меня? Иссякла душа, Господи! Слабеет мой крик к Тебе, Господи!

Панночка бьется в «заслон».

Защити меня! Защити меня! Защити меня!

Панночка визжит, прижав кулачки к вискам. Философ кричит вместе с ее визгом.

Защити меня! Защити меня! Защити меня!