— Валькур… — прошептала она, отступая.
— Я Валькур Мюрат, не прихожусь тебе ни братом, ни кровным родственником. Я мужчина, на чьих глазах ты выросла, превратилась из сопливой девчонки в женщину, созревшую для того, чтобы ее цветок был сорван. Ты позволила другому мужчине украсть у меня этот первый сладкий плод, и за эту измену тебе придется понести жестокое наказание.
Фелиситэ облизнула пересохшие губы.
— Я уже объясняла, я не могла этому помешать. Если ты не…
— Опять ты за свое, — грубо оборвал ее Валькур. — Ты первой совершила глупость, милая Фелиситэ. — Не останавливаясь, он схватил с умывальника ее гребень с деревянной ручкой.
— Это… Ты сошел с ума! — Она бросила взгляд на дверь, но Валькур стремительным выпадом опередил ее, преградив дорогу. Фелиситэ могла закричать. Но если сюда прибегут люди, не станут ли они, вместо того чтобы помогать ей, держать ее за ноги, дожидаясь своей очереди?
— Однако мне нравится такое безумие. Сколько раз я мечтал о том, как ты будешь лежать вниз лицом поперек моих колен, извиваясь и умоляя о пощаде, а я, задрав юбки тебе на голову, буду бить тебя по мягкой заднице, пока след моей руки не останется на ней словно клеймо. Теперь вместо юбок мне придется спустить с тебя бриджи, но результат будет все равно тот же самый.
Порывистым взмахом Валькур бросил гребень на койку. Стоило Фелиситэ отвлечься на это движение, как он бросился на нее, рывком притянул к себе, так, что она споткнулась, упав на него, и повалил на койку.
Из горла Валькура вырвался торжествующий неистовый смех. Он впился в тело девушки пальцами, сдавливая мышцы и парализуя нервы, так что она, задыхаясь от боли, забилась в бессильном отчаянии, словно рыба на крючке. Валькур сильно ударил Фелиситэ по бедру. Почувствовав, как она сразу напряглась всем телом, он потянулся к пуговицам ее бриджей.
Из-за шума пульсирующей в ушах крови и собственного дыхания, сделавшегося учащенным и прерывистым в отчаянной борьбе, Фелиситэ не услышала, как распахнулась дверь. Ашанти без предупреждения внесла в каюту поднос, от которого поднимался горячий пар.
— Ваш шоколад, мсье Валькур, — раздался ее тихий голос, в котором слышалась затаенная угроза.
Валькур замер в нерешительности, опасаясь пролить обжигающую жидкость, чашка с которой находилась всего лишь в дюйме от его лица. Фелиситэ сползла с его колен и опустилась на корточки на зыбком полу. Ашанти стояла, раскачиваясь в такт движениям корабля, держа в руках поднос с жестяным кувшином, откуда поднимался клубящийся пар. Напряжение этой минуты ощущалось почти физически. Наконец Валькур взял ближайшую к нему чашку.
— Это ты здорово придумала, — проговорил он, бросив на служанку полный злобной мстительности взгляд. — Я еще тебе припомню.
Не проронив ни слова, Ашанти ловким движением налила Валькуру шоколад, а потом, наполнив чашку Фелиситэ, протянула ее хозяйке.
— Завтра шоколада не будет, — заявила она бесстрастным тоном, — сегодня утром они зарезали корову. Вам подать завтрак прямо сейчас, мадемуазель, мсье?
— Мы… ладно, подавай, — согласилась Фелиситэ, к которой с трудом возвращалось самообладание.
— А после, — добавил Валькур со злостью, проследив за тем, как Ашанти выплеснула в свою чашку остатки шоколада, — не появляйся здесь до тех пор, пока мы до конца не разберемся в наших отношениях.
Снова промолчав в ответ, Ашанти наградила Валькура долгим взглядом, с бесстрастным выражением на гладком лице наблюдая, как тот сделал большой глоток из чашки, стараясь поскорей допить шоколад. Потом она протянула Валькуру сухой бисквит. Он взял его и, откусив, снова глотнул шоколада.
Через некоторое время Фелиситэ заметила, что служанка явно чего-то ждет, причем это никак не связано с угрозами Валькура. Она продолжала есть, отливая шоколад маленькими глотками, глядя, как Ашанти спокойно подносит к Губам свою чашку. Покончив с шоколадом, Валькур поставил чашку на поднос, презрительно хлопнув по нему ладонью. Посмотрев на Фелиситэ, он перевел взгляд на служанку.
Внезапно его лицо приобрело странное выражение, кровь отхлынула от него, и оно сделалось изжелта-бледным. На лбу выступили капельки пота. Валькур судорожно сглотнул и вскочил на ноги, ударившись головой о верхнюю койку. Раскачиваясь из стороны в сторону, с окровавленным лбом, он схватился руками за горло.
— Боже милосердный, — задыхаясь, прошептал он, глядя на Ашанти безумными глазами, — ты меня отравила! — Сделав нетвердый шаг вперед, Валькур рухнул в сторону двери.
Однако Валькур не умер. Весь остаток дня он или стоял согнувшись, свесившись за борт, когда его рвало желчью, или лежал, весь бледный и покрытый потом, перемежая стоны с нечленораздельными проклятиями. Ашанти отказалась ему помочь, со спокойным отвращением заявив, что для этого яда не существует противоядия.
Команда, похоже, тоже не проявляла особого беспокойства. Матросы лишь изредка поглядывали в его сторону, нисколько не стараясь скрыть грубого презрения, обменивались непристойными замечаниями, сопровождая их косыми взглядами и подмигивая друг другу. Некоторые заключали пари насчет того, когда они наконец увидят внутренности мсье Мюрата. По общему мнению, он должен был испустить дух не позже, чем пробьет восемь склянок послеполуденной вахты, когда на голубизну вод опустится ночная тьма.
Но те, кто в этом не сомневался, проиграли свои деньги. Перемена наступила после того, как капитан Бономм предложил Валькуру разведенный водой ром. Выпив его, он через несколько минут поднялся на ноги и побрел на нос судна, согнувшись от схваток в животе. Здесь по тралинии находилось корабельное отхожее место, прикрепленное консолями к бушприту, так, чтобы волны смывали нечистоты, когда корабль будет зарываться носом в воду. Там Валькур провел большую часть ночи, держась за якорные цепи и укрываясь за высоким фальшбортом.
На утренней заре небо окрасилось в багровый цвет, а на воду легли тяжелые тени. Ночью ветер усилился и изменил направление, поэтому теперь на корабле подняли все паруса и он пошел гораздо быстрее. Незадолго до полудня марсель, заплатанный и пожелтевший от старости, не выдержал и разорвался с треском, напоминающим раскат грома. Пираты вскарабкались на мачту, чтобы снять его и расправить новый, однако, спустившись вниз, они долго стояли на палубе, внимательно вглядываясь в горизонт. Послышалась пара остроумных замечаний насчет упавшего барометра, при этом из уст в уста передавалось страшное слово «ураган». Фелиситэ увидела, как смуглый португалец с диким взглядом, носивший на голове колпак, осенил себя крестным знамением. Кто-то со злобой вспомнил о чернокожей служанке, заявив, что брать женщину на борт всегда считалось плохой приметой независимо от цвета ее кожи. Поэтому им сейчас надо разложить ее на палубе, а после, когда все будет кончено, скорее выбросить в море. Потом до слуха Фелиситэ донеслось имя Валькура. При упоминании о нем один из бездельников заметил, что если этот дьявол со шпагой не сумел совладать с негритянкой, он наверняка не станет возражать, если ею займутся они. Впрочем, никто из них, кажется, не собирался переходить от слов к делу.
Ашанти, похоже, не следовало попадаться им на глаза. Спустившись вниз, чтобы предупредить служанку, Фелиситэ тоже решила остаться с ней, несмотря на то, что она еще утром вооружилась шпагой Валькура, поскольку тот больше не возвращался к ним, предпочитая оставаться в капитанской каюте, где покачивался в гамаке, недоступный для Ашанти. Надев портупею со шпагой, Фелиситэ почувствовала себя если не лучше, то по крайней мере более подготовленной к разного рода неожиданностям.
На исходе третьего дня плавания ветер вновь изменился. Задув с юго-запада, он принес с собой осеннюю бурю. На судне убавили паруса и натянули штормовые леера, стараясь управиться как можно быстрее. Корабль отчаянно раскачивался на волнах, зарываясь носом в черную, словно ночь, пучину шторма. Над темной водой вспыхивали молнии, поразительно красивые и в то же время внушавшие ужас. Раскаты грома напоминали рык исполинских львов. Вскоре пошел проливной дождь. Его косые от ветра струи накрыли судно колышущимся покрывалом, они хлестали по палубам и скатывались через шпигаты, унося с собой грязь и зловонные отходы. Море кругом кипело, вздымая гигантские валы, которые обрушивались на корабль, добавляя соленый привкус в дождевые капли, неистово барабанящие по обшивке и по поверхности воды, изборожденной волнами с пенистыми бурунами. Ураганный ветер стремительно гнал по небу тучи и, казалось, собирался унести сам корабль, то и дело взлетавший на гребни огромных валов, бесновавшихся вокруг, подобно сменявшим друг друга легионам вражеского войска, охваченного дикой яростью. Волны тащили корабль за собой, играя с ним, как кошка с жалким мышонком. Людям на борту оставалось только уповать на то, что на их пути не окажется подводной скалы или мели. Ребра шпангоутов скрипели и трещали, будто от нестерпимой муки. Единственный штормовой фонарь в каюте едва горел, стремительно описывая над головой круг за кругом. В отличие от остальной команды, среди которой было немало закаленных моряков, Фелиситэ и Ашанти не слишком страдали от морской болезни, скорее всего, благодаря травам, которые они постоянно жевали. Тем не менее им обеим пришлось привязать себя к койкам. Сейчас, когда корабль бросало по волнам, словно пробку, они запросто могли переломать кости, если бы вздумали ходить в погруженной в полумрак каюте. Из-за, переборки доносились стоны Валькура, но они все равно не смогли бы пробраться к нему, даже если бы он согласился принять их помощь. Матросы или догадались, что Валькур неожиданно заболел не без помощи Ашанти или были заняты борьбой со штормом, однако никто из них больше не собирался с ней разделаться. Судя по тому, с каким удивлением они смотрели на Фелиситэ, перед тем как ухудшилась погода, они, по всей видимости, решили, что молодому человеку, находящемуся в одной каюте с Ашанти, тоже сделалось плохо. И они наверняка удивились, а может быть, даже почувствовали облегчение, узнав, что оказались неправы.
