Но еще длилась война. Жестокая война, не знавшая ни радости весеннего пробуждения, ни красоты тихих полей, ни бесконечных дней раннего сева, ни волнующих охотничьих зорь. И с этим не могли примириться два юных охотника-партизана.
Они долго жили в глуши заснеженной пущи, в неприступном для врага партизанском районе, в стороне от больших военных дорог.
Когда на белорусских фронтах началось наступление, партизаны соединились с одной из вырвавшихся вперед частей Советской Армии и вместе вышли к водному рубежу. Ожидая подхода главных сил и опасаясь контрудара, солдаты и партизаны заминировали берег, расставили в скрытых местах легкие пушки и вели тщательное наблюдение за противником. Немцы окопались на другом берегу. Они тоже ждали. Сведения о расположении советских частей в этом месте поступали противоречивые.
Генералы решили: расчистить дорогу отходящим измотанным войскам, найти тайные тропы, окружить и уничтожить все живое в недавнем партизанском районе.
Строгий приказ был разослан во все подразделения, заставы и комендатуры.
Но ни Генька, ни его друг Янка ничего не знали об этом. Они знали только, что "фрицам скоро капут". Что наши уже перешли реку Друть, что наступление, еще зимой начавшееся от Калинковичей, ненадолго остановившись, продолжается успешно, что раз партизаны соединились с регулярной армией и вышли на "Большую землю", можно считать - война почти окончена. И что уже весна, и можно сбросить надоевшие прокопченные ватники и не сидеть по целым дням в душной землянке, а, подослав плащ-палатку, лечь на брюхо и вести тихо беседу, как они будут жить после войны.
Отправят их, осиротевших, в детский дом или оставят в своей деревне? Останется с ними учительница Ольга Петровна или уедет в университет, а может быть, даже в военную академию, потому что она, скорее всего, получит Золотую Звезду Героя Советского Союза. Плохо, если Ольга Петровна уедет. Никто лучше ее не сможет руководить хором, в котором Янка стал запевалой. Конечно, может быть, потом уедет и Янка. Ольга Петровна давно обещала ему.
- Вот прогоним фрицев, окончишь школу, поедешь в Минск, в консерваторию, и станешь ты, Яночка, настоящим артистом. Будешь в опере петь, а мы тебя по радио слушать...
Приятно и немного тревожно думать о будущих переменах.
- Надо такой вопрос обсудить, - серьезно вставил Генька. - Все знаменитые теноры и даже басы учились в Италии - это тебе не Минск...
- Ну и что же? - не унывал Янка. - Бывает, что из Минска направляют в заграничную консерваторию.
- Не бывает. Может, когда война окончится, тогда дело другое...
- Понятно, когда война кончится, - обрадовался Янка. - Знаешь, во всем мире не останется ни одного фашиста, и каждый поедет, куда ему хочется.
- А тебе куда хочется? - спросил Генька.
- В Италию, - не задумываясь, ответил Янка, - и в Австрию, и в Швейцарию, и в Африку. Мне везде хочется побывать. Я вот сплю и сны вижу, как по всему миру мы наши песни поем...
- Кончится война, все станут друг к другу в гости ездить, - сказал Генька.
- Это понятно, - согласился Янка. - Тогда уж никто не помешает... Ох, и насмотрятся люди красоты разной...
- У нас тоже красиво, - заметил Генька, подперев голову руками, глядя на сверкавшую вдали широкую ленту весенней реки.
Ребята думали об одном. Неужели скоро придется покинуть партизан, таких родных и близких, уйти из леса, от привычных землянок, костров, от знакомых полян и приречных лугов.
- "Полюшко, по-о-ле, полюшко широ-о-ко, поле..." - тихо запел Янка. Генька попробовал подтянуть, но у него, как всегда, ничего не получилось. Он повернулся на спину и заложил руки под голову. Над ними плыли спокойные белые облака.
- "Девушки плачут, девушкам сегодня грустно-о..." - Янка пел тихо, красиво, немного печально.
Генька любил слушать Янку, как любили его чистый, серебряный голосок многие партизаны. Иногда он гордился своим другом, иногда даже завидовал успеху певца, и вместе с тем его раздражали Янкины думы о консерватории и желание объехать весь мир. Может быть, потому, что, ни на день не расставаясь, все годы войны привыкнув быть рядом, Генька видел разлуку? Мечтая о будущем, Янка говорил о песнях, о театрах и концертах, а Генька считал себя человеком, лишенным каких-либо талантов, мечтал о море, штормах и подводных лодках. Лирика друга иногда просто злила его.
- Да брось ты ныть, - неожиданно для Янки выкрикнул он. - Грустно, грустно... тоже мне песня.
- Очень хорошая песня, - удивился Янка. - Ольга Петровна говорит, что в ней настроение выражается...
- Ладно, настроение... - перебил его Генька. - У меня, например, сейчас совсем другое настроение.
- Какое другое?
- Сказать по секрету? - Генька наклонился к Янке и, горячо дыша, зашептал в самое ухо: - На рыбалку смотаться. Мне наш матрос рассказывал, сейчас щук по мелководью - прямо тучи. У самого берега. Взять бы острогу - и утречком на луг.
В глазах у Янки блеснул огонек, но тут же погас.
- Как на луг? Кругом мины и охранение. Приведут к командиру, тогда сам знаешь, а на том берегу фрицы, заметить могут.
- Проберемся, - шептал Генька, - я знаю как. Мы же сами помогали мины ставить. Нам только до кузницы и по каналу, там совсем-совсем незаметно. А щуки во какие! Наверняка штук двадцать, не меньше, вытащим.
- Если бы, когда потемнеет...
- Когда стемнеет, щуки уйдут, - горячился Генька. - Скажи, что ты просто боишься!
Это задело Янку. Он был моложе своего друга на полтора года и тянулся за ним как за старшим.
- Ты думаешь, проберемся? - спросил Янка, неторопливо поднимаясь. Генька вскочил.
- С закрытыми глазами пройдем. Я уже острогу приготовил. Тут от одного рыбака осталась, да все боялся, что ты струсишь.
- Ну что ты... Тоже нашел трусливого! - презрительно усмехнувшись, ответил Янка и стал разматывать бинт на левой руке.
- Все еще болит? - спросил Генька.
- Нет, просто от командира скрывал, - прошептал Янка, словно боялся, что кто-нибудь подслушает его. - С меня матрос слово взял, чтобы раньше времени не показывал...
- А у меня сильно жгло, теперь ничего, - храбро заявил Генька. Расстегнув рубаху и прижав подбородок к груди, он посмотрел на свою грудь, где на воспаленной коже выступали синие точки недавно сделанной татуировки звезда и якорь.
