— …Разрешите обратиться по личному вопросу?

Начальник пограничного КПП полковник Демин поднял голову, увидел в дверях старшину второй роты.

— Посоветуйте, в какой цвет красить стены в казарме?

— Разве это личный вопрос?

— Так спор вышел, товарищ полковник. Некоторые наши офицеры говорят: казарма есть казарма, — ничего лишнего. Но ведь это дом солдатский. Я книжку одну читал, там говорится, что от цвета зависит настроение.

— Вот и красьте, раз читали.

— Да-а, — растерянно сказал старшина. — А потом вы скажете: не КПП, а балаган, каждое подразделение — в свой цвет.

— Может, и скажу, — согласился Демин. И улыбнулся: — Ладно, посмотрю.

Он снова пододвинул бумаги, над которыми работал до прихода старшины, но через минуту отложил ручку: вопрос о казарме — солдатском доме — все висел перед ним, поворачивался разными гранями.

Что это такое — казарма? Как-то Демин заглянул в толковый словарь и ужаснулся: «казарменный» — это "неуклюжий, грубый…". Прошлое жило в семантике слов. Хотя казарма давно уже стала просто общежитием, где живут здоровые, добродушные, остроумные парни, отличающиеся от всех остальных особой дисциплинированностью и еще готовностью в любой момент выступить с оружием в руках на защиту Родины.

Вот тогда-то он впервые и задумался о круге своих обязанностей. Есть ли рамки у этого круга? Решил, что нет, потому что подчиненных интересует все. А вслед за этим встал другой вопрос: что главнее в его работе организация непосредственной службы или, может, воспитание людей, тех, кто несет эту службу?..

Прежде такие вопросы не вставали перед ним. Но потом — возраст сказался или опыт — Демин все больше осознавал исключительную роль армейской службы для воспитания молодежи.

Как это вышло, что армейская служба — труднейший и издавна не слишком почитаемый период в жизни людей — приобрела благородные свойства школы, школы мужества? Оздоровляющей и физически и морально.

В давние времена сама жизнь с ее опасностями заставляла мужчину становиться мужчиной. Физическая слабость, робость, нерешительность, отсутствие выдержки и терпения — все это считалось стыдным для мужчины. Теперь идет по улице хлипкий паренек в женской косыночке на плечах и не стыдится, нервничает, как избалованная дамочка, по каждому пустяку и не краснеет. «Феминизация» — пишет "Литературная газета". Это не феминизация — сплошное безобразие — женоподобные мужчины и мужеподобные женщины. Говорят: времена меняются, теперь сила проявляется не в игре мышц, а в шевелении мозгов. Врут! Какое шевеление мозгов у тех хлюпиков в цветастых кофточках, что топчутся на брусчатке улиц? Ни поспорить по-мужски, ни даже подраться. Разве что в спину ударить.

Где теперь учат мужественности? В школе одни учительницы. В вузах вся цель жизни — отметка в зачетке. В спортивных клубах? Но там сплошь рекордомания, поиски исключительности, что-то вроде выставочных залов для будущих чемпионов… Вот и получается, что едва ли не единственный, поистине массовый институт морального и физического оздоровления армейская служба. Особенно заметно это по санчасти. В первые месяцы молодые солдаты бегают туда чуть ли не ежедневно. На втором году в санчасть не ходят. Куда же деваются болезни, хилость, трепет за свое здоровье?..

В дверь постучали.

— "Тритон" заявил срочный отход, — доложил дежурный, не переступая порога.

— Опасно.

— Разъясняли. Настаивает.

Демин пожал плечами:

— Оформляйте.

Он встал, походил по кабинету, занятый своими мыслями. Потом вышел в коридор и толкнул дверь в соседнюю комнату. Здесь за широким столом, заваленным газетами и журналами, сидел заместитель начальника КПП по политической части подполковник Андреев, торопливо писал. Увидев Демина, привстал, не откладывая ручку: не раз бывало, что начальник заглядывал и выходил, занятый своими думами.

— Что домой не идете? — спросил Андреев.

— Не идется. — Демин стоял, покачиваясь с пяток на носки, высокий, угловатый. — Скажи, комиссар, как думаешь, при коммунизме армия будет?

— Зачем? — засмеялся Андреев, выходя из-за стола.

— Лишние расходы?

— Конечно.

— А сколько сейчас государство тратит на спорт?

— Вот вы о чем, — догадался замполит. — Может, что и будет, но не армия же.

— Ну… почти. Только без школы мужества не обойтись. Захиреют мужики в теплом гнездышке из благ, которые принесет научно-техническая революция.

— Почему они должны захиреть?

— Уже теперь хиреют. У моего соседа лоботряс жениться собрался. Как есть Митрофанушка. Так и заявляет: не хочу в институт, жениться хочу. А ведь рубля в свой жизни не заработал. В колхоз осенью поехал, через два дня вернулся — простыл, видите ли. Глава семьи. Тьфу! Привык, все даром дается, думает, так всю жизнь будет…

— Н-да, больной вопрос.

— Уже теперь больной. Вспомни, и у нас появлялись Митрофанушки. А какими они увольнялись?

— Н-да, любопытно, — улыбнулся Андреев. Его все больше занимал этот разговор.

— А сколько их будет при коммунизме, когда каждому по потребностям?

— Но от каждого по способностям.

— А кто определит эти способности? Он сам? А если он искренне убежден, что не может? Кто-то ведь должен помочь ему поверить в себя, в свои силы?

— Школа, наверное.

— Может, и школа. Только не такая, как теперь. Или какая-либо вторая ступень школы, где будут одни подростки, или юноши, или уже парни. Школа мужества. И будет всеобщая повинность, как сейчас воинская. И непременно должна быть дисциплина, чтобы каждый осознал ее необходимость в жизни. Заставить человека поверить в себя, это и при коммунизме часто будет связано с ломкой характера…

— Любопытно.

— Все атрибуты армии. Только что вместо автоматов, может, пуки со стрелами да гантели, эспандеры всякие…

На столе глухо загудел телефон. Андреев взял трубку, послушал в задумчивости и зажал микрофон рукой.

— Прапорщика Соловьева просят. Из милиции.

— Так позовите.

— Он три часа, как уехал. В милицию…

— Вот тебе и «домой», — сказал Демин.

— Найдется. Не иголка.

— Рабочий в порту на час опоздает — по всему городу ищут, а тут пограничник целых три часа неизвестно где.

Демин повернулся и крикнул в полураскрытую дверь дежурного по КПП.

— Где прапорщик Соловьев?

— В милиции, товарищ полковник. С разрешения товарища подполковника я ему машину давал. — Дежурный аккуратно отогнул рукав, посмотрел на часы. Три часа и семнадцать минут назад.

— Шофера сюда!

Шофер дежурного «газика» рядовой Евстигнеев, важно-медлительный, как все шоферы, смотрел на офицеров наивно-удивленными глазами и вертел в руках какую-то мелкую деталь.

— Вы ездили с прапорщиком Соловьевым?

— Так точно.

— Куда вы его отвезли?

— В милицию, товарищ полковник.

— До самых дверей?

— Никак нет. Он на углу сошел, велел обратно ехать.

Офицеры переглянулись.

— Не верю. Кто другой, только не Соловьев.

— А ну поехали, — сказал Демин и решительно пошел к двери.

Они мчались по ночным улицам, не слыша шума мотора: ветер выл и скрипел во всех щелях, как сотня тормозящих поездов. На набережной, там, где к ней спускался тенистый бульвар, машина остановилась.

— Вот здесь. Он туда пошел, вверх, по правой стороне.

Демин прошел несколько вдоль темных спящих окон и остановился, поняв бесцельность такого поиска. Вернулся в машину, посидел в задумчивости.

— У него тут девушка живет, — сказал Евстигнеев.

— Где?

— На этом бульваре.

— Откуда ты знаешь?

Шофер пожал плечами.

— Может, у Головкина спросить?..

Таможенного инспектора Головкина Демин нашел на «Тритоне» — оформлял отход судна.

— Ясно — у нее, — сказал он, узнав, в чем дело. — От такой девушки я бы тоже не ушел.

Демин покачал головой.

— Ему надо быть на службе.

— Сейчас?

— На этом же «Тритоне». Пришлось других посылать.