О том, что она на третьем месяце беременности, Галя не вспомнила. Муж это знал не хуже ее.
- Выучимся, Галочка. Жизнь еще большая!
И они вернулись в Сибирь. Агафонов взялся за баранку, и лето незаметно сменилось осенью. Над окраиной города пролетел гусиный клин; вытянув длинные шеи, птицы плавно неслись к югу и печально гоготали. Агафонов как будто очутился с ними. Пространство вокруг него было огромным, несмотря на бетонки, железнодорожные линии и трубопроводы. Агафонов ощущал его как часть своего существа... А за осенью явилась зима с ее зимниками, разлукой и постоянной Галиной тревогой. Как ни старался Агафонов быть поближе к семье, это почти не удавалось. Его колонна возила грузы железнодорожным строителям, выдвинувшимся далеко на север. Когда шоферы останавливались на ночевку, над ним посмеивались: "Родит твоя баба, чего колготишься?" Разворачивали тормозки, откупоривали термосы. "Уважьте, мужики", - улыбался Агафонов. И спустя полчаса, браня настырного Агафонова, шоферы давили "на газа". Большинство в колонне было неженатых или разведенных, и волнение Агафонова им нравилось, согревало душу.
В декабре у него родился сын Никита, родился в разгар зимней кампании, и Агафонов узнал об этом по радио. Первый месяц он никак не мог полюбить мальчика и стыдился этого. Ему казалось, что это ненормально.
Гале с ним было легко, только одно не нравилось: он хотел бросить свою заочную учебу. Она видела, что к высшему образованию муж равнодушен, и делала за него контрольные работы. Он предпочитал стирать, привозить продукты, гулять с сыном. "Сережа, помнишь? Твои друзья смотрели на тебя как на второй сорт. Тебе нужен диплом!"
Агафонов повез на экзамены мешок муксунов и успешно сдал сессию. Вернулся с чемоданом подарков и, выложив на стол игрушки, парфюмерию и грампластинки для Юлии, показал Гале чертеж с планом будущего дома.
- Если будешь учиться - построим, - сказала она. - Иначе слышать не хочу.
Он повернулся к падчерице:
- Смотри, Юля. В два этажа. Выйдешь замуж - возьмешь второй этаж. Годится?
- Мы его построим? - удивилась девочка.
Агафонов вытащил из манежа Никиту, стал делать ему "козу" и приговаривать:
- Все построим. Верно, Никита? Все построим!
Четыре года Агафоновы проводили отпуск в Грушовке, строили дом. На самое первое, "закладочное" угощение пригласили соседей и подарили всем по балыку и паре ондатровых шкурок. Агафонов с волнением сказал, что решил вернуться на родину. Среди приглашенных были шоферы, механики, прораб мужики крепкие и хозяйственные. Его слова восприняли одобрительно и предложили помощь. Подвыпив, дед гордо огляделся и потребовал от старика Москаленко передвинуть забор на целый метр: когда-то Москаленки захапали чужую территорию, и нынче при поддержке внука-сибиряка дед решил вернуть свое. Однако Агафонов, не дослушав дедовского объяснения, заявил, что признает исторически сложившуюся границу и что любит все семейство Москаленков. В первое лето Агафонов забетонировал фундаменты под дом и летнюю кухню и закончил большой погреб размером в двадцать квадратных метров. Его ладони обросли ороговевшими мозолями и с трудом сгибались.
Агафоновы возвращались на Север через Москву, заехали к Валериану и были опечалены. Старший брат стал шахматным тренером и, наверное, уже закисал от предчувствия бесполезности; во всяком случае, его тесть и теща, у которых он жил в примаках, с тайным злорадством поглядывали на зятя, когда Агафонов рассказывал о своих планах, словно хотели лишний раз пришибить Валериана свежим примером более удачливого человека. "На черта тебе эта столица? - спросил Агафонов. - Плюнь! Поехали со мной". Но Валериан и слышать не хотел. И на Агафонова смотрел свысока. Чудило!
Во второе лето Агафонов поставил летнюю кухню и гараж. Зимой его назначили начальником отдела эксплуатации автотранспорта, и шоферы стали обращаться к нему по имени-отчеству. В третье лето привез вагон с лесом и возвел стены. В четвертое - сделал все столярные работы и покрыл крышу шифером. Двухэтажный дом был готов. Рядом с ним старая глинобитная развалюха казалась жалким курятником. Агафонов пригнал бульдозер. Бабушка закрыла глаза сморщенной рукой, тихо всхлипывала. Он сам сел за рычаги, поднял нож и включил скорость, подминая высокие стебли желтых шаров. Через десять минут от старого дома осталась пыль. Никита подпрыгивал и радостно ругался должно быть, научился у строителей. Ноги у Агафонова были как деревянные.
- Ловко, - одобрительно вымолвил бульдозерист. - Рука мастера!
- Теперь можно помирать, - сказала бабушка. - Кто ж знал, что я доживу до такого горя?
- С ума сошла, старая! - крикнул дед. Огромный ожог на его лице побелел.
Галя и Юля с жалостью смотрели на Агафонова.
- Люди! - рассердился Агафонов. - Чего зажурились? Строили надрывались. А построились - зажурились... Юля, врубай магнитофон!
- Не надо, - попросила Галя. - Успокойся.
- Ой, Галочка, ты моя родненькая, - заголосила старуха. - На что мне тот дворец? Отдай мою мазанку, не хочу ваших хоромов! - Она схватила обрезок доски и швырнула в рокочущий бульдозер.
- Юля, врубай музыку! - велел Агафонов. - Тут надрываешься, а они панихиду служат. Что за народ?
Галя взяла дочь за руку, но Юля вырвалась и подбежала к старухе.
- Бабушка, не плачь! Вам хорошо будет, вот увидите.
Агафонов повернулся к бульдозеристу: надо было расплатиться, да и нечего тут торчать чужому человеку. Тот увлеченно пялился на девчонку. С чего бы? Юля была в старой майке, тесной в груди. Ясно, отчего пялился. Выросла барышня, совсем выросла...
- Держи гроши! - крикнул Агафонов парню. - Бывай здоров!
Потом пригнал самосвал и вывез обломки. Он понимал, что разрушил родовое гнездо. Под глинистой пылью обнажалась сухая земля. Тени удлинились, стали расти. От водохранилища потянуло сыростью. Не гнездо, а тень гнезда. Символ. Он обрубил лопатой корни раздавленных желтых цветов. Вспомнил, как попрекали его старшим братом; загубили Валериана интеллигентской заумью!
Агафонов отшвырнул лопату, прошелся по чистому месту взад-вперед. Не верилось, что это конец. Где же праздник? Он сделал невозможное. Ура Агафонову! Ура упорству и силе! Ура живой жизни!
В небе летела стая белых "николаевских" голубей. В тридцать четыре года Агафонов увидел, как промерзшая зимняя дорога через болотистую тайгу вышла к твердому берегу.
5
Хохлов прочитал дело Агафонова и по судейскому обычаю стал размышлять о причинах и условиях, способствовавших совершению преступления. Суд первой инстанции признал Агафонова виновным в злостном хулиганстве, осудив на два года лишения свободы. Особых размышлений не требовалось, чтобы установить, что Агафонов мстил потерпевшему Кузину. Суд разобрался в этом безошибочно. После отказа Кузина жениться на Юлии Агафоновой подсудимый Агафонов, находясь в квартире Кузиных, избил бывшего жениха и оказал сопротивление участковому инспектору.
Появление милиции в разгар ссоры показалось Хохлову подготовленным. Возможно, Агафонова спровоцировали на драку, но в деле пока не находилось зацепки для подтверждения этого предположения. Вообще, заметил Хохлов, дознание по этому простому делу проведено односторонне: Агафонов представлен злобным собственником, владельцем двухэтажного коттеджа, готовым ради своих интересов на любое правонарушение. Однако из характеристики Агафонова и речи общественного защитника следовало обратное: он отличный специалист, отзывчивый товарищ. Даже при всем стремлении коллектива автобазы выгородить своего работника не стоило сбрасывать эту характеристику со счетов.
Хохлов вспомнил приход грушовской старухи: как она сидела на лестнице и настойчиво отправляла его поужинать. Вслед за ней он как будто увидел свою мать - темный силуэт в летних сумерках. Он снова испытал приглушенное чувство вины.
Хохлов поглядел в окно. Там раскачивалась птичья кормушка, треугольный пакет из-под молока с дыркой в боку, и три воробья ловко ныряли в эту дырку по очереди, словно играли. Хохлов открыл форточку, за шпагат вытащил пакет и насыпал туда крошек. Он подумал о дочери. Что там с ней в пансионате? Воробьи перелетели на голую ветку клена, обеспокоенно крутили головами. Они выглядели веселыми, но Хохлов понимал, что так лишь кажется ему из теплого кабинета. Он вывесил кормушку и вернулся к столу. Спустя несколько минут он сидел все над одной и той же страницей, пытаясь перебороть тревогу за Шурочку. "Что за бабское нытье! - одернул он себя и заставил вспомнить об Агафонове. - Значит, он вернулся с Севера, построил дом, обжился, приготовился сыграть свадьбу дочери... Может, позвонить в пансионат?.. Я тоже отец". - Он не заметил, как стал связывать свое положение с положением Агафонова и искать путь к его оправданию.
