Агафонов повернулся и громко крикнул:

- Дед! Я хочу сделать здесь бассейн!

Почему у него вырвалось о бассейне? Старики решили, что он дурачится.

От брата Валериана вскоре пришло письмо, в котором Агафонов прочитал много полезных советов: пора браться за ум, овладеть специальностью: "Ты уже немало сделал, чтобы ограничить свою перспективу..." Валериан, как всегда, строго относился к жизни. За это старики, дядья и мать посылали ему деньги, а он еще и подрабатывал летом в строительном отряде.

"Я не пропаду! - думал Агафонов. - А пропаду - так не заплачу. Советчик выискался!"

На Севере он оказался случайно вместе с тремя исключенными из вузов студентами, которые надеялись на большие заработки. Тогда только разворачивалось освоение тюменской нефтегазоносной провинции, и тысячи прибывающих отовсюду людей чувствовали себя первопроходцами.

Агафонов не любил вспоминать начало северной одиссеи. Он строил переход ЛЭП через Обь, железную дорогу в речном порту, был стропальщиком при погрузке вертолетов. Жил во временных общежитиях и вагончиках, где было тесно и грязно. Его спутники вскоре уехали домой, не преодолев неустроенной жизни. И он холодно простился с ними, сказав, что выдержит здесь несколько лет.

Во время отпусков он заезжал в Грушовку, сорил деньгами, угощая знакомых и незнакомых, чтобы они радовались его появлению. Бабушка, видя его загулы, снова ругала его. "Ты бы лучше папе памятник поставил", - упрекала она.

До женитьбы Агафонов так и не разбогател и памятника отцу не поставил.

Он окончил курсы шоферов и порой возил на грузовике разных должностных лиц. В одной из таких поездок он познакомился со своей будущей женой Галиной Петровной Матвиенко: она работала инженером, была замужем, имела дочь школьного возраста. Узнав это, он не смутился, а сказал, что ему нравятся такие женщины, как она, - чуть полные, сильные, с высоким лбом и карими глазами. Галина Петровна улыбалась Агафонову, вернее, еще не Агафонову, а своему ощущению интереса к жизни, которое вызывал этот шофер. В ту пору жизнь Галины Петровны была унылой, муж увлекался охотой, встречами с товарищами и смотрел на жену с равнодушием.

Зимой Агафонова направили на зимник. Лишь спустя два месяца она увидела его: он осунулся, кожа на скулах была отморожена и шелушилась. Он сказал, что нарочно заехал в контору, чтобы встретиться с ней. Это признание не сделало его героем в ее глазах, но ей захотелось пожалеть его.

Галина Петровна взяла у подруги ключ от квартиры и провела вечер с Агафоновым. Она испытала восторг и беспамятство, воспоминание о которых было ее утешением, когда Агафонов уехал, оставив ее играть старую роль постылой жены. Иногда Галина Петровна грезила наяву: летела за колонной грузовиков и оказывалась в кабине Агафонова...

Однако, вернувшись, Агафонов встретил поразительную сдержанность Галины Петровны. Он не понимал, что с ней случилось. Никакие рассказы о том, как он стремился к ней, не трогали ее. Она не хотела тайной любви. И Агафонову не оставалось выбора: он попросил ее выйти за него замуж. Она отговаривала, твердила, что старше его на целых шесть лет, что у нее ребенок, что лучше все забыть. Но в конце концов сказала: "Да".

Галина Петровна мирно разошлась с мужем, и Агафонов переехал к ней, в чужое обжитое гнездо. Хотя квартира была новой, он отремонтировал ее. У него были умелые руки, за несколько лет скитаний по времянкам он истосковался по домашнему теплу.

Галя останавливала его, когда он, придя с работы, принимался за переустройство, но ей были радостны его заботы об их доме. В общих хлопотах Агафонов подружился с девочкой-подростком, потому что не навязывался и не поучал, а держался с ней как со взрослой.

Он построил во дворе сарай с погребом, чтобы на зиму привезти картошки, морковки, луна, засолить бочку муксунов. Ему помогали его приятели шоферы.

Потом Агафоновы поехали в отпуск, побывали в Грушовке и проведали могилу отца с оплывшим холмиком, окруженным низким забором. Агафонов вспомнил детство, ему стало стыдно перед забытой могилой. Он понимал, что здесь лежат только кости, что самого отца давно нет, и было больно и одиноко, как не было даже в день похорон. Он подкрасил железную пирамиду и выполол траву в ограде.

Галя не отходила от него. Рядом со стариками она чувствовала себя виноватой в том, что старше мужа и имеет ребенка. Агафонов утешал ее, говорил, что стариков не переделаешь.

Он заново открывал для себя Грушовку, открывал как женатый мужчина. К ним во двор заходили соседи, расспрашивали его, рассматривали жену. Сосед Москаленко, чья усадьба была через забор от агафоновской, пошутил при Гале:

- Я думал, ты возьмешь нашу, грушовскую. Иль чужая слаще?

Агафонов нахмурился и сдержанно ответил:

- Ты, дед, бреши, да знай меру! Шутник выискался!

Бабушка громко заохала:

- Ой, внучек, разве ж можно так?

Галя пристыдила его, стала извиняться перед Москаленко. И Агафонов усмехнулся:

- Прости, дед. Без зла сказанул.

Он, однако, ощущал общую настороженность и злился. Даже родные дед с бабкой выставили его перед женой в дурацком положении. Ну ладно, им трудно понять, почему он женился на разведенной, но приемная дочь Юля, она-то в чем виновата? Бабушка как будто и ласково встретила девочку: "Юленька, солнышко", но почему-то Юля застывает при ней и слова не может вымолвить. Тяжело пришлось Агафонову. Он уводил Галю с дочкой и целыми днями скучал на пляже.

Там встретился с двумя старыми приятелями, с которыми прежде по вечерам искал приключений. Привел к себе, поставили под шелковицей стол, стали вспоминать. Парни смотрели на жизнь кисло: они работали рядовыми инженерами и не надеялись на большие перспективы. Нехотя, с раздражением они признались, что их некогда могучие отцы теперь на пенсии, и Агафонов понял, что они чувствуют себя обманутыми на празднике жизни. После трех рюмок приятели ободрились, начали его поддевать: ты, мол, пролетарий, а жизнь все-таки одна... Почему-то Агафонов оправдывался: у него и рыбалка есть, и охота, а летом на Оби такая жара, что люди купаются.

Они оценили свежепосоленную рыбку и маринованные подберезовики, но добавили к пролетарию еще и кулацкую жилку. Они все подшучивали, а он все пытался убедить, как хорошо живет... даже заочно учится. Галя обиделась, прикрикнула на гостей:

- Ваш пролетарий еще министром станет! За честь почтете, что за одним столом сидели.

- Станет - почтем, - спокойно ответил один приятель, сын бывшего директора института. - Да вы не горячитесь. Шуткуем, разве не понятно?

- Они шутят, Галочка, - согласился Агафонов.

Он не обижался на них. Пусть потешатся. Но за ним было то, чего здесь давно по видели: он побывал по ту сторону обыденной жизни, в пекле, где горело все - природа, техника, люди. Он ощущал в себе напряженность воюющего мужчины. Но это им не нужно. Они дома, на родине, на разветвленных корнях семейного благополучия. Под Агафоновым на Севере была лишь вечная мерзлота. Куда же ему возвращаться, как не домой?

- Я доволен, - продолжал он. - Даже если ахну под лед или засну на морозе - не пожалею. Я хозяин на своем пиру!

Приятели подняли рюмки, терпеливо смотрели на них, ожидая конца его речи.

- Так за что пьем?

- Думаю поставить здесь дом в два этажа. Объясняю для простоты коттедж, чтоб сауна, гараж, подвал для солений-варений... Выпьем за мой дом!

Когда Агафонов провожал гостей, все трое долго в обнимку пошатывались и весело смеялись.

Наутро он с тяжелой головой мучился, вспоминал хорошую мысль, пришедшую вчера. Главное, все помнил: отлично посидели, а вот мысль забыл. Спросил у жены:

- Я вчера кое-что говорил. Не забыла?

- Дружки твои - стодвадцатирублевые работнички. Распинался перед ними...

- Я хочу дом построить, - сказал Агафонов.

Жена пожала плечами: дело, мол, хозяйское, хочешь - строй. И добавила для ясности:

- Тебе еще пять лет учиться.