Литмир - Электронная Библиотека
A
A

И еще ему чудилось, что степь, травы и цветы прощаются с ним, он уходит от них, чтобы не вернуться. Иные дали открывались перед мальчиком, иная жизнь...

Но вечером он сидел на чурбаке во дворе и вырезал из продолговатой тыквы голову. Выскоблил изнутри, пробил глазницы, рот и нос, и вышло лицо. Мальчик показал его Канаде. Пес стукнул хвостом по земле сначала слева, потом справа и отвернулся. Машина стояла рядом с его будкой, но он уже не боялся. Мальчик повесил тыквенную голову на плетень, чтобы она смотрела на улицу, и стал глядеть в угасавшее небо, где нарождались звезды и стояла в полколеса бледная луна.

Из-за кустов смородины доносился разговор отца, матери и толстой старухи. Мальчик улыбался.

- Он свернет себе шею, - тонким голоском выговаривала старуха и повторяла одно и то же: - Свернет шею! Свернет шею!

Мальчику казалось, что это трутся одна о другую тугие складки жира на шее старухи.

- Сынок! - позвал отец. - Ты живой там?

- Я живой, - отозвался мальчик и пошел за смородиновые кусты.

На лавке между старой смолистой вишней и грядкой душистого табака под окном хаты сидели отец с матерью, а напротив них на табуретке - старуха. Мальчик взял отца за темную тяжелую руку, быстро нагнулся и поцеловал. Ему было жалко этого доброго, сутулого, черного, как ворон, человека.

От руки пахло дымом и железом. Отец взял мальчика за подбородок, усмехнулся и взглянул ему в глаза.

- Ты больше не хочешь быть в кузне, - сказал он задумчиво. - Может, ты в своего дядьку удался? Твой дядька уехал за морс, в чужую страну Канаду. Долю свою искать. Наверно, тоска ему очи выест. Эх, сынок, тяжко без брата! - воскликнул отец. - А наша доля тут... А ты еще ничего не понимаешь!

Он прижал к себе голову мальчика и вздохнул.

- Я понимаю! - возразил сын. Он снова поймал руку отца и стал дергать ее вниз. - Я тебе сделаю такой молот, что сам выкует нашу долю! Ты веришь? Веришь?

Но отец нахмурился и сказал:

- Глупый ты еще.

- Я не глупый, - со слезами в голосе ответил мальчик. - Если бы я был глупый, ты бы не стал со мной так говорить.

Отец хмыкнул, отвесил сыну легкий подзатыльник и велел ему идти думать и набираться ума в глупую голову.

Мальчик убежал к поленнице. Он поглядел на заброшенную машину, отвернулся и свистнул Канаду:

- Пошли умнеть! Завтра мы что-нибудь придумаем.

Уже наступала ночь. В звездном небе катилось полколеса, светило бело и ярко. Блестели листья ветлы, падали черные тени. Ликующе пели сверчки. Мальчик нырнул в тень, где в лопухах была тайная тропинка к соседской бахче. Пес радостно повизгивал, толкался боком в его ноги, точно понимал, что они идут на понятное и умное дело.

Вернулся мальчик поздно. В бочке с водой у крыльца стояли частые звезды. Он опустил свои горячие липкие руки в прохладную черную воду, и звезды закачались, вытянувшись серебряными нитями.

Потом он налил Канаде воды в миску, строго посмотрел, как пес, фыркая и сопя, лакает блестящую воду, и на цыпочках взошел на крыльцо.

Он лег на свою кровать с соломенным тюфяком на досках, и ему почудилось, что он куда-то летит.

Карташев-старший лежал неподвижный, вытянувшийся, со скрещенными на груди руками. Прямо ему в лицо било солнце, он ощущал его тяжелое темное тепло и чувствовал, что жить хочется.

Он видел и сделал такое, что новому поколению, его сыну, уже не сделать и не увидеть. Он связал разные времена от деревенской кузницы, почти первобытной, до механических роботов, заменяющих человека.

Теперь он был один на один с собой. Наверно, впервые в жизни думал о том, что все, что он сделал, лично для него не самое главное. Вот будут писать его некролог, оно окажется главным для других. А для него, покуда он не мертвый, - нет.

Дело в том, что он, как все нынешние люди, давно привык к техническим открытиям и чудесам и уже сам не считал их чудесами. Просто была сумма знаний - ничего, конечно, сверхъестественного.

Далекий, уже сказочный малыш, толкавшей перед собой по степной дороге деревянную неуклюжую машину, был счастливее в своем неведении Карташева-старшего.

"А как тот мальчик, с которым дрался Вадим? - вспомнил он и почувствовал жалкое, похожее на раскаяние ощущение вины. - Вадим сбил его с ног. Мой сын победил. Но, наверно, он потом не пошел к тому мальчишке, не сказал ему, что злость осталась на ринге, что ему тоже больно в душе. Нет, не пошел!.. А победитель должен объяснить сущность, иначе... иначе... Мальчик мой, приходи скорее. Твоему отцу тяжело!"

Он вздохнул.

Потом скрипнула дверь, и потянуло из открытого окна сквозняком. Кто-то вошел быстрыми легкими шагами. Это была медсестра, а не врач или нянька - те ходили тяжелой неторопливой походкой. Карташев поднял руку.

- Проснулись? - с заученной лаской спросил молодой голос. - Доброе утро. Я возьму кровь для анализа, а после - завтракать. Хорошо?

- Угу, - радостно прогудел он.

Он не произносил других слов, медсестра это знала. У нее заканчивался последний час ночной смены; за ночь не удалось выспаться, она чувствовала себя разбитой, помятой и с нетерпением ждала той минуты, когда уйдет домой. Но она помнила, что и дома ей едва ли удастся отдохнуть. Сперва надо будет проводить на работу мужа, потом отвести в детский сад дочку, на обратном пути купить в магазине продуктов, приготовить обед, и уж только тогда она сможет лечь и заснуть неспокойным сном. Все эти заботы, предстоявшие ей днем, нехорошо и тяжело волновали сейчас медсестру, и она дорабатывала последний час в напряжении, в досаде.

Отец держал руку на отлете с раскрытой ладонью и слегка сжимал пальцы. Она поглядела в его заросшее черной щетиной лицо, на устремленные вверх темные, запавшие глаза, на запекшиеся губы, и в ней что-то шевельнулось. Медсестра взяла его большую руку и пожала.

- Угу-у, - еще раз прогудел отец.

И она поняла, что он говорил: "Доброе утро, хорошо, что вы пришли". Он поддерживал ее, она уловила в его голосе ясное доброе чувство. Без слов это чувство передалось ей. Медсестре стало неловко перед больным человеком за свою молодость и здоровье, как будто она была виновата перед ним. Она легко высвободила свою руку и отступила на шаг; она растерялась от чувства доброты, возникшего в ней.

- Давайте, я кровь возьму, - попросила она и добавила, почти воскликнув: - Это не больно, это совсем не больно!

У нее щемило сердце, когда она говорила это, но с каждым мгновением в ней исчезало что-то едкое, тяжелое. "Мне двадцать один год, - подумала она с радостью и, удивившись этой внезапной, остро режущей радости, свободно вздохнула. - Господи, какая я молодая!"

Отец свесил с кровати руку.

Послышалось звяканье шприца о железную коробку, потом шуршание крахмального тугого халата. Теплая маленькая рука взяла его средний палец, выпрямила, и Карташев-старший почувствовал слабое жжение. Затем донесся запах спирта, на палец положили холодную мокрую вату и прижали большим пальцем. Он послушно сгибал пальцы, как то подсказывала ему маленькая женская рука. Он не хотел, чтобы медсестра уходила, но сказать об этом не мог. И она ушла.

Он снова испытал то беспомощное состояние, о котором было уже забыл и которое лишало его сил к сопротивлению. Сейчас лишь один человек мог поддержать его. За эти недели он открыл в Вадиме, что тот любит его. До сих пор отец этого не знал, да и не думал прежде об этом, потому что любил сына, страдал из-за его юношеской жестокой натуры, не зная, что из него выйдет в будущем, а то, что Вадим чувствовал к нему, скрывалось за мелочами и до сих пор никак не могло проявиться.

Отец подумал, что сейчас, когда он узнал сына больше, чем за многие годы, он не может сказать ему главного. Хотя бы вымолвить слово, одно слово, как напутствие и прощание. Но нет, он был нем.

И отец почувствовал, что если Вадим сейчас не придет к нему, то он умрет от такой бессмысленной жизни.

Между тем в больнице закончился завтрак. На террасе под солнцем прохаживались мужчины с землистыми лицами; один, скинув линялую синюю фланелевую куртку, сидел в парусиновом шезлонге и глядел на видневшийся вдали искристый пруд; под тенью колонны стоял стул с шахматной доской, двое, согнувшись над ней, подолгу думали.

5
{"b":"37689","o":1}