Долго такой гонки мы бы наверняка не выдержали, если б не остановки. В ночной темноте немцы, боясь сбиться с дороги и напороться на какую-нибудь опасную неожиданность, часто останавливались и совещались. Для нас такие задержки были спасительной передышкой.

Когда головной танк внезапно тормозил, бежавшие сзади с разгону налетали на передних, все сбивались в кучу, строй ломался. Тогда сидевшие на броне конвойные соскакивали наземь и наводили порядок прикладами автоматов.

Я бежал в средине колонны в одном ряду с Костей и братьями Петровыми. Песок резал глаза, я ничего не видел и то натыкался на бегущих впереди, то отставал, и меня толкали сзади.

- Ты чего, - крикнул мне Грош.

- Глаза засыпало

- Цепляйся за меня

Я схватился за карман его пиджака.

Где-то напротив центральной части города танки и мотоциклисты свернули налево к выделявшимся на фоне зарева очертаниям разрушенных строений, и скрылись в темноте. Оставшиеся конвойные погнали колонну дальше и скоро завернули под крышу какого-то огромного сооружения. Оказалось, это ангар. Мы были на аэродроме.

На крыше громыхало оторванное железо. Внутри завывали сквозняки, от которых негде было укрыться. От ровных, без уступов бетонных стен и пола исходила ледяная стужа. Скоро мы так продрогли, что зуб на зуб не попадал. "А так можно и закоченеть", - сказал Костя. На мне хоть было старое осеннее пальтецо, а на нем только легкий пиджачок. Старшие братья Петровы, захватив младшего в объятья, согревали его своими телами. Последовав их примеру, мы с Грошем, присев на корточки, тоже плотно прижались спинами друг к другу.

Добродушные и дружные между собой Петровы были известны в поселке тем, что умели сами делать баяны и все трое хорошо играли на них. Они вообще отличались смекалкой и мастеровитостью, из-за чего их и на фронт не брали, как специалистов высокого разряда держали на заводе по брони.

Наконец рассвело, и мы увидели, что земля покрыта слоем инея первого осеннего мороза.

Немцы принесли откуда-то термос горячего кофе, достали бутерброды и начали их деловито уплетать. Пленные, топчась в просвете ангара, выворачивали карманы, собирая крошки табака на общую закрутку.

Закончив с кофе, конвойные, крича и размахивая оружием, опять построили нас в колонну и погнали по дороге в степь, прямо на запад.

Впереди шли военнопленные. Я невольно обратил внимание, как здорово изменила их эта первая ночь плена. Вчера вечером, когда меня сунули к ним в Сорока домиках, они выглядели довольно оживленными и бодрыми. Один молодой артиллерист без пилотки с азартом рассказывал, как он прямой наводкой бил по фашистским танкам с эстакады силикатного завода, другой - как давал по мозгам из пулемета с чердака двухэтажного дома. Словно соревнуясь, задиристо, почти весело бросались словами. и мне была непонятна эта их почти веселость. А теперь, глядя на них, я понял, что то вчерашнее их состояние было не что иное, как еще продолжавшееся возбуждение, опьянение боем, из которого они только что вышли. Они побывали в таком пекле, среди огня и взрывов, рядом витала смерть, но они через все это прошли и остались живы. А сегодня наступило отрезвление и горькое, тоскливое осознание своего действительного положения. Сегодня все были мрачные, смотрели исподлобья, горбились, пилотки надвинули на самые уши, распоясанные шинели на них топорщились, на душе явно было ужасно худо.

В ходьбе я понемногу начал отогреваться.

- Ну, как твои глаза - спросил Костя.

- Ничего, лучше.

- Как ты думаешь, куда нас гонят?

- А черт их знает. Боюсь, что куда-нибудь далеко.

- Оторвемся. Ты примечай дорогу, - сказал Костя.

- Да эти места мне знакомы.

Я оглянулся и посмотрел на город, на его сплошные дымы на всем обозримом пространстве от центра до самой северной окраины. Фантастических размеров темные грибовидные столбы упирались в облака. Тот, что севернее других, самый сегодня большой, поднимался над нашим поселком. Где-то там, в окопе, где идут бои, сидела мать с ребенком. Вчера я сказал ей, что приду, ждите, но пока меня угоняли все дальше от нее.

- Лос! Лос! - раздалось вдруг у меня над головой, и острая боль обожгла плечо.

От неожиданности я дернулся, шагавший рядом конвойный снова угрожающе поднял палку:

- Шнэллер, менш!

Этого немца с выпученными глазами и острым кадыком на длинной шее мы сразу приметили, а кто-то уже и пометил его кличкой - Пучеглазый. Когда нас у ангара выстраивали и пересчитывали, он больше других орал и орудовал своей палкой, обрушивая ее на плечи и спины военнопленных.

- Этот, наверно, и есть самый чистокровный, - сказал я.

- Который из арийцев, что ль? - сплюнул Грош.

- Ну, видишь, сколько презренья на морду напустил.

Теперь, уйдя в свои мысли, я не заметил, что начал отставать, и палка арийца прошлась и по мне.

- Лос! Шнэллер! - неустанно подгонял он. - Айнэ шёнэ арбайт вартэт дох!

- Слышал? - кивнул я Грошу на арийца. - Гавкает, что хорошенькая работенка ждет.

- Да? Значит, на работу. Я так и думал. Ты бежать согласен? - тихо спросил он.

- Спрашиваешь! Ну, конечно.

- Тогда лады, сорвемся вместе

Лады-то лады да не очень, продолжал думать я. Бежать - это само собой. И как можно скорее. А дальше что? Найду ли я мать, где оставил? Там же передовая, бомбежка, снаряды рвутся. Какой смысл ей там сидеть? Когда и дома-то нашего уже нет. Все-таки надо было нам раньше уходить. Кто благополучно перебрался за Волгу, теперь были в безопасности и ночевали хоть в каком-то, но жилье, не на морозе. А что теперь будет с нами, я не мог и представить.

Да, надо было раньше уходить, с упреком повторял я себе. Но как? Если организованно власти эвакуировали только себя и какую-то избранную часть заводских и прочих специалистов. Да еще однажды с помощью листовок, сброшенных с самолета, на переправу приказом военкома были вызваны военнообязанные всех возрастов. Этим эвакуация была предписана как обязательная в связи с мобилизацией их в армию. Но нам-то, всей остальной массе населения, нам эвакуацию никто не предлагал. Об этом никто и словом не заикнулся. Более того, когда в городе все уже рушилось от бомб и горело, и люди бежали на берег Волги, то суда, перевозившие военных и снаряжение, гражданских брать на борт не торопились. Счастливого случая, чтобы как-то переправиться за Волгу, надо было ждать неделями. "Да кому мы нужны! - не раз с болью произносила мать. - Пока работали, еще числились в каких-то списках, а теперь вон под какой страстью сидим и никому до нас дела нет". -"Как нет, - возразил я, - а почему тогда твой начальник так заявил: кто за Волгу удрал, тех судить будем. Как дезертира. Значит, кому-то мы здесь все-таки нужны. Вот только кому и зачем, хотел бы я знать", - сказал я тогда матери и теперь снова подумал об этом. А действительно, кому это надо было, чтобы мы сидели под бомбами? И терпели весь этот ад. А в заключение получили еще и такой вот поворот - плен. И кому я теперь должен быть так признательно обязан за это удовольствие шагать в колонне под палками и под эти команды погонщиков: "Лос! Шнэль! Пошёл!".